Татьяна Грай - Чужие сны

— Кстати, — перебил Ольшеса Росинский, — а вы узнали, что означает это выражение — «право на власть»?

— Не совсем.

— Как это — не совсем? — удивился Елисеев.

— Давайте я лучше буду говорить по порядку, — предложил Ольшес.

— Ну, извольте, — согласился Адриан Станиславович.

— Первое, что лично меня заставило насторожиться, — начал Даниил Петрович, — так это неоднократно повторявшийся вопрос: «Почему именно эта страна?» Поневоле нам навязывалась мысль, что Тофет чем-то отличается от прочих государств на Ауяне. Анализ различий Тофета и других стран привел к выводу, что здесь действительно имеется какая-то закавыка. С одной стороны, Тофет — наиболее технологически развитая и богатая страна. С другой — в ней же якобы благополучно существуют почти первобытные племена степных кочевников…

— Якобы?.. — тут же ухватился за слово Елисеев, но Даниил Петрович, словно не расслышав, продолжил:

— Причем, заметьте, нам никаких пояснений по поводу этих племен не дают, несмотря на наши вопросы и неоднократные просьбы Хедде-на разрешить ему встречу с кочевниками. Из ряда намеков, обмолвок и прочего я составил некую картину… правда, неизвестно, насколько она соответствует реальности, но все же это лучше, чем ничего.

— Вы не будете так любезны…

— Буду. Непременно. Значит, так. Право на власть — традиционное понятие, и оно каким-то образом связано с кочевыми племенами. То есть, судя по всему, это самое право дается не просто рождением, но и еще какими-то обстоятельствами, однако в чем оно выражается — я пока не знаю. Я только предполагаю, что правом на власть в То-фете называют внезапно возникающую способность общаться с морскими существами — разумными, как я думаю, — и посредниками в общении выступают именно кочевники. Но возможно, посредничество тут ни при чем… Но эти люди совсем не так дики, как нас хотят убедить, и потому нам не позволяют с ними встречаться. И потому нам не верят, когда мы утверждаем, что случайно оказались именно в Тофете, — подозревают, что мы каким-то образом узнали о морском феномене и хотим тайком к нему подобраться. А именно связь с морем каким-то образом позволила Тофету обогнать другие государства Ауяны в развитии.

Елисеев приложил руку ко лбу и тяжело вздохнул.

— Даниил Петрович, — устало сказал он, — что-то мне кажется. Что ваша разыгравшаяся фантазия…

— Сегодня ночью Ласкьяри показала мне морских чудищ, Адриан Станиславович. Фантазия тут ни при чем. Кстати, там, возле Желтого залива, где кочевники встречаются с морскими жителями, я видел на скалах гигантский рисунок. Это конструкт, объединяющий человека и жителя моря — я не знаю, как называются эти существа…

…Автомобиль осторожно выполз на берег и остановился, коснувшись передними колесами воды. Сегодня залив светился едва заметно, и его бледная зелень, уходя вдаль, сливалась с небом. И кочевников не было поблизости — Оль-шес предварительно проехал по окрестностям, осмотрелся.

Помедлив немного, Даниил Петрович вышел из машины. Прошелся по берегу, задумчиво полюбовался смутно видимым рисунком на скалах, поднял камешек, бросил в воду. Он, собственно, не знал, на что рассчитывал, когда ехал сюда. Почему-то Ольшесу казалось, что этой ночью ему непременно нужно быть у залива, но почему? Впрочем, интуиция — мать информации, и коль скоро он явился на побережье, что-нибудь да узнает. Может быть, кочевники придут все-таки, попозже? Хотя вчера в это время они уже танцевали здесь… А может быть, морские чудища выйдут на песок, увидя его, Ольшеса? Даниил Петрович обернулся к изображению на скалах, всмотрелся в него еще раз. Это существо… кажется, морские жители похожи на осьминогов… если, конечно, можно судить по этому рисунку. Осьминоги…

«Дарейт!..»

Слово ворвалось в мысли Ольшеса так звучно и явственно, что Даниил Петрович невольно переспросил вслух:

— Как?

И ответом — вздох над заливом, над скалами, в воздухе, светящемся вокруг мягкой зеленью:

— Дарейт..:

Ольшес сел на песок. Обхватил колени руками. Подумал, потом громко сказал:

— И что дальше?

А дальше…

Даниил Петрович ощутил непонятную слабость, его руки безвольно опустились, он медленно лег, вытянулся на песке и закрыл глаза…

…Зеленоватые перламутровые слои всколыхнулись перед глазами, и ощущение краткого полета пронзительно и остро вошло в мысль и тело. Ольшес понял, что он уже не на берегу, но как он очутился в безмолвной, плотной тьме — он не смог бы объяснить. Да он и не хотел ничего объяснять… Тьма была бездонной и чужой, она принадлежала иному миру, в ней чувствовалась откровенная первобытность, и предела ей не было.

Опора исчезла, Ольшес плыл в бесконечности, и тьма сначала растворила инспектора в себе, стремительно и бесповоротно, а затем, когда Ольшес окончательно почувствовал себя частью непроницаемого мрака, когда его собственное бытие стало неважным и ненужным — тьма обрела оттенки, в ней стали различимы синие и коричневые пятна, алые сполохи в глубине — недостижимые и манящие… и наконец снова возник зеленоватый перламутровый туман. И в нем проявилось движение. Скользнула бесшумно тень, вторая…

Кто-то в тумане жил.

Зеленые пласты расслоились, разорвались, распались клочьями, открыв завешенную прежде картину нового мира. И мир этот показался Олыпесу чем-то знакомым, но инспектор не мог вспомнить, где и когда он видел малиновые шары, синие живые воронки, желтые и оливковые безлистые кусты с длинными гибкими ветвями… Мысль билась лихорадочно: «Знаю, знаю…» Но воспоминание не ! приходило.. И от беспомощности хотелось закричать, ударить кулаком в стену… вот только стены рядом не нашлось. А среди странных ярких растений началось нечто…

Силуэты то ли многоруких, то ли многоногих ; существ кружились между диковинными цветами, взмывали вверх, опускались, и Ольшес видел, что их движения не хаотичны, что здесь есть система и порядок, и напряженно вглядывался, пытаясь уловить смысл танца. Но все ускользало от него, словно он пытался поймать рукой струйку дыма, — и невозможно оказалось зафиксировать даже простейшую мысль, все таяло, как зеленый туман, оставляя лишь образы и цвета…

Внезапно по глазам ударил резкий свет; туман спрессовался, сгустился, стал волнами. Белые барашки пены бежали к скалам, лучи белого чужого солнца горели бликами на воде, и вновь Ольшес видел и не узнавал, и это отчаянно мучило его. Хотелось закрыть глаза, уйти — но пути к отступлению не было. И Ольшес понял, что настал один из тех моментов, когда у человека нет возможности выбора… и смог подумать, что в любой ситуации нам только кажется, что мы выбираем, как поступить, а на деле выбора вовсе не существует, он уже предрешен всеми нашими предыдущими жизнями, и все, любая мелочь, даже давнишняя тайная мысль, случайно мелькнувшая, неосознанная, забытая — все отбрасывает тень в будущее… и когда будущее становится настоящим, нас удивляет собственный поступок, нас удивляет его результат…