Лариса Михайлова - Сверхновая американская фантастика, 1994 № 4

Миллиардер проговорил:

— Мы с ней уже переговорили и решили, что обмен можно продолжить на неопределенное время. У тебя хватит компетенции разобраться с немногими хвостами, которые я там оставил. Кстати, признайся, что здесь я справлюсь с делом лучше тебя.

Так ли? Я поглядел на Соню. Возможно, она и впрямь разлюбила меня, но я-то ее любил, а потому не собирался сдаваться без борьбы. Я спросил жену:

— И как он ведет себя, когда чертовы фотографы увозят тебя ночью — снимать нагой в пене волн? А с собой домашний обед на съемки дает? А… — Тут я помедлил. Может, не надо? Ладно, иду на разрыв. — Что он делает, когда ты захлопываешь дверь машины возле твоей студии, а ключи оставляешь внутри?

Во всяком случае у нее хватило совести покраснеть и признаться:

— Я не работала. Взяла отгул на неделю. Захотелось провести какое-то время с новым мужем.

— Но твой муж — я!

— Теперь — нет.

— У тебя же был свой шанс, — проговорил он. — Ты не ценил, что имеешь, а потому потерял. И радуйся — я тебя оставил не без утешения.

На этот раз голос я обрел без труда.

— Ах, так? — проговорил я. — Положим, ты не чересчур пылок, едва ли ты не знаешь этого. Жанетт я поимел на третий день. Она сказала, что давным-давно пошла бы с тобой в постель, не будь ты таким занудой. — И добавил, обращаясь к Соне: — Имей это в виду, милочка. Там его боятся. В своем замке он просто маленький Гитлер.

По выражению его лица я понял, что стрела угодила в цель, но Соня только похлопала ресницами и с деланным изумлением улыбнулась ему:

— Неужели? Боже, вот не подумала бы.

Это явилось последней соломинкой.

— Смейся-смейся, — проговорил я. — И можешь не просить меня… — Не договорив, я умолк.

— Да? Что ты говоришь?

Я положил нарцисс на стол.

— Чуть не сорвались слова, которых я не хотел говорить. Нет. Позвони мне, когда устанешь от этого зануды. Я буду ждать тебя. — И, не дожидаясь ответа, я повернулся к выходу и старательно притворил за собой дверь.

Когда я оставлял его мир, лил дождь, вернувшись, я обнаружил над домом радугу. Символизм был настолько очевидным, что я расхохотался и со смехом вступил во входную дверь, чем удивил Жанетт, полировавшую перила парадной лестницы.

— Добро пожаловать домой, сэр, — проговорила она с улыбкой столь же деланной и холодной, как у той дамы, которую я только что оставил. На ней вновь был прежний весьма скудный наряд.

— Сэр? — отвечал я. — Жанетт, это же я. Соня отправила меня подальше.

Улыбка получилась вполне искренней, только на много ватт тусклее той, к которой я успел уже привыкнуть.

— Прошу прощения, сэр, но я так и предполагала — ваше другое я по-настоящему любит ее.

— Этот сомнительный тип… Подожди-ка. Все наоборот. Она не клюнула ни на нарцисс, ни на что прочее. Твой бывший босс просто заворожил ее. А я — тот самый тип, которого ты не рассчитывала больше увидеть.

Она нерешительно шагнула к лестнице:

— Значит, это ты… а как я могу в этом убедиться?

М-м-м. Действительно, как? Мы с ним идентичны до последней клеточки. Конечно, я мог описать во всех подробностях свое пребывание здесь, но их мне могло сообщить мое второе я, вернувшееся домой. Надо придумать нечто такое, о чем он узнать не мог.

Я ухмыльнулся:

— Не сомневаюсь, что здешний я не ездил с Соней по Франции на велосипеде, а потому не наткнулся на дверь автомобиля, которую какой-то дурак оставил открытой, — значит, у него нет шрама на левом боку, где он порезался разбившимся стеклом. По-моему, ты должна была его запомнить, так? Проверь, на месте ли он.

Глубоко вздохнув, она опустилась на две ступеньки и стала возле меня.

— Если нет — тогда я пас, — проговорила она. — И попадись он мне, забью насмерть за то, что обо всем рассказал.

Со смехом я расстегнул рубашку, чтобы она не думала, что делает это для него, и показал шрам.

Я не знал, как она отреагирует: завизжит, сбежит, поцелует или что-нибудь еще выдумает.

В претензии я не остался. Чуть позже, когда дело дошло до разговора, она сказала:

— А это действительно ты. Добро пожаловать домой.

И я попытался устроиться там как дома. Я старался забыть про Соню и лишь наслаждаться новой жизнью, но дни сменялись, она не звонила, и это лишь разжигало мое нетерпение. Чем это они там занимаются? Осмеивают мои недостатки? Я-то помнил, каково это — быть девственником-переростком, вечно казалось тогда, что все смеются за спиной. Вся моя прежняя неуверенность вернулась. Правда, Жанетт не позволяла мне впасть в депрессию, подобную той, которую пережила Мишель, однако это все-таки нелегко — обнаружить, что тебя выставила твоя единственная любовь. Я хандрил, бранился, швырял вазы в стенки и, только когда обнаружил, что подумываю, не пририсовать ли сверхновую на полотно «Звездной ночи», понял, что перебираю.

Оставалось или забыть ее, или завоевать заново… ну а поскольку с забвением не получалось, приходилось поднапрячь собственные возможности, чтобы снова завоевать ее. По крайней мере, ресурсы у меня были.

Но как можно их использовать? Деньгами ее не удивить: она и сама достаточно зарабатывала, да и соперник мой наверняка явился туда не с пустыми руками. Жанетт я казался куда более приятной личностью, однако для Сони это было не так очевидно. Ну, а во всех прочих отношениях мы были практически идентичны. Из того, чего у него не было, я мог предложить Соне только прошлое, пятнадцать лет совместной жизни. Эти годы много значили для нее, я не сомневался в этом, однако, пребывая в восторге от новой, более совершенной модели, она могла позабыть о былом.

Итак, следовало обратить ее к воспоминаниям. Заставить взгрустнуть о личности, прожившей рядом с ней столько времени. Как это сделать?

Ничего не приходило в голову. Я уже подумывал о том, чтобы обратиться за советом к Жанетт, однако отказался от этой идеи. В подобной ситуации трудно было бы найти более подходящего советчика, однако подобного обращения она не заслуживала. И все-таки нужно было с кем-то поговорить.

С кем? Я здесь никого не знал. И кроме Жанетт встречался лишь с сорока девятью копиями себя самого, но на какую помощь с их стороны можно рассчитывать? Все они с Соней знакомы не были, а единственный, кто все-таки знавал ее, в результате выкинул номер похлестче, чем сверхновая на полотне шедевра.

Они-то с ней не знакомы. Мысль эта не исчезала. Ага. Тут я улыбнулся впервые за последние дни. Я уже обнаружил некоторые возможности.

В мусорной машине пахло молотым кофе и заплесневелыми фруктами. Я успел забыть этот запах, но на какой-то миг он напомнил мне давнишнее лето — еще до колледжа, когда я собирал мусор, чтобы скопить на плату за обучение. Кто же знал, что это была одна из узловых точек моей судьбы.