Навстречу им по коридору шел Герберт; он был в старых брюках, ботинках на босу ногу и пижамной куртке. Джонни понял, насколько неожиданно все произошло. Вид отца говорил больше, чем Джонни хотел бы знать.
– Сынок, – вымолвил Герберт. Он весь как-то усох. Хотел сказать что-то еще, но не смог. Джонни обнял его, и Герберт разрыдался, уткнувшись в рубашку Джонни.
– Пап, – сказал он. – Все хорошо, пап, все хорошо.
Отец рыдал, положив руки на плечи Джонни. Вейзак отвернулся и стал рассматривать картинки на стене – невзрачные акварели местных художников.
Герберт провел рукой по глазам и сказал:
– Посмотри, так в пижаме и приехал. У меня же было время переодеться, пока ждал «скорую». Просто в голову, наверно, не пришло. Старческий маразм.
– Ничего подобного.
– Ладно. – Герберт встряхнулся. – Тебя привез твой друг, врач? Очень любезно с вашей стороны, доктор Вейзак.
– Чепуха, не стоит благодарности, – пожал плечами Сэм.
Джонни с отцом прошли в небольшую приемную и сели.
– Пап, она…
– Угасает, – сказал Герберт. Он вроде бы успокоился. – В сознании, но угасает. Она спрашивала о тебе, Джонни. Наверное, только из-за тебя и держится.
– Это я виноват, – сказал Джонни. – Все это моя…
Он вздрогнул от боли и с удивлением уставился на отца – тот схватил его за ухо и больно вывернул. А ведь только что плакал у него на плече. Этот старый прием применялся им как наказание за самые тяжкие проступки. Последний раз, если Джонни не изменяла память, его драли за уши лет в тринадцать, когда он напроказил со старым «рэмблером». Он неосторожно нажал на педаль сцепления, машина бесшумно покатилась под горку и врезалась в садовый сарай.
– Чтоб никогда этого не говорил, – сказал Герберт.
– Пап, ты что!
Герберт отпустил его и усмехнулся.
– Забыл небось, как тебя таскали за уши? Или думал, что я забыл? Нет, Джонни, не надейся.
Джонни все так же ошарашенно смотрел на отца.
– Никогда не смей винить себя.
– Но она же смотрела эти чертовы…
– Новости, да. Так разволновалась, дрожит… вдруг вижу – она по полу и хватает воздух ртом, как рыба, выброшенная на берег. – Герберт придвинулся к сыну. – Доктору не до объяснений, но он спрашивал меня о каких-то «героических усилиях». Я ему ничего не стал говорить. Она по-своему согрешила, Джонни. Считала, что ей ведомы помыслы создателя. Поэтому никогда не вини себя за ее ошибку. – Слезы вновь сверкнули в его глазах. Голос стал тверже: – Видит бог, я любил ее всю жизнь, но в последнее время все здорово осложнилось. Так что, наверное, это и к лучшему.
– А к ней можно?
– Да, она в конце коридора, тридцать пятая палата. Врачи знают, что ты можешь прийти, и она тоже. И вот еще что, Джонни. Что бы она ни говорила, соглашайся, не дай ей… умереть с мыслью, что все было напрасно.
– Конечно. – Он помолчал. – Ты со мной?
– Не сейчас. Попозже.
Джонни кивнул и пошел по коридору. Свет на ночь был притушен. Сейчас то короткое мгновение в мягкой теплой ночи казалось ему невообразимо далеким, зато кошмарный сон в машине, наоборот, приблизился.
Палата 35. Вера Элен Смит – сообщала маленькая карточка на двери. Знал ли он, что ее второе имя – Элен? Должен был бы, но знал ли? Он уже не мог вспомнить. Зато в памяти всплывало другое: как однажды в солнечный день на пляже Оулд Орчард она, улыбающаяся и веселая, принесла ему брикет мороженого, завернутый в носовой платок. Вспомнилось также, как они с матерью и отцом играли в карты на спички – позже, обуреваемая религиозными чувствами, она запретила карты в доме, даже для игры в криббидж. Джонни вспомнил и день, когда его ужалила пчела, и он, истошно вопя, прибежал к ней, а она поцеловала распухшее место, вытащила жало пинцетом и наложила на ранку тряпочку, смоченную в питьевой соде.
Он толкнул дверь и вошел. Мать бесформенной грудой лежала на кровати, и Джонни подумал: Вот так и я лежал. Сестра считала пульс; услышав скрип двери, она повернулась, и тусклый коридорный свет скользнул по стеклам ее очков.
– Вы – сын миссис Смит?
– Да.
– Джонни? – Голос был сухой и бесстрастный, в нем шелестела смерть, как шелестят камешки в пустой тыкве. От этого голоса – господи, спаси и помилуй! – у Джонни побежали мурашки по телу. Он подошел ближе. Левая половина лица матери превратилась в страшную маску. Рука на одеяле была похожа на клешню. Инсульт, подумал он. То, что старики называют ударом. Да. Именно такое у нее лицо. Будто ее хватил тяжелый удар.
– Это ты, Джон?
– Я, мам.
– Джонни? В самом деле ты?
– Да, мам.
Он придвинулся еще ближе и заставил себя взять эту костлявую клешню.
– Мне нужен мой Джонни, – жалобно произнесла она.
Сестра кинула на него сочувственный взгляд, а ему захотелось врезать ей кулаком по очкам.
– Вы не оставите нас одних? – попросил он.
– Я, знаете, не должна, пока…
– Послушайте, это моя мать, и я хочу побыть с ней наедине, – сказал Джонни. – Понимаете?
– Я…
– Принеси мне соку, папочка, – охрипшим голосом выкрикнула мать. – Я, кажется, выпью целый литр!
– Уйдете вы наконец или нет? – не выдержал Джонни. Его охватила глухая тоска, которая мешала ему сосредоточиться. Его словно увлекал в темноту какой-то водоворот. Сестра вышла.
– Мам, – сказал он, садясь возле кровати. Его не оставляло странное ощущение двойственности, обратного хода времени. Сколько раз мать вот так сидела возле него, наверное, тоже держала его исхудалую руку и разговаривала с ним? Джонни подумал о том, казалось бы, остановившемся времени, когда лежал в палате, которая словно надвинулась на него, и над ним склонилось лицо матери – он видел его сквозь тонкую пленку плаценты, с ее губ медленно слетали бессмысленные слова.
– Мам, – снова сказал он и поцеловал ее скрюченную руку.
– Дайте мне гвозди, я это сделаю, – сказала она. Ее левый глаз неподвижно застыл, правый дико вращался, точно у пришпоренной лошади. – Мне нужен Джонни.
– Я здесь, мам.
– Джон-ни! Джон-ни! Джон-ни!
– Мам, – сказал он, боясь, что сестра вернется.
– Ты… – Она осеклась и слегка повернула к нему голову. – Наклонись… вот так, чтобы я тебя видела, – прошептала она.
Он наклонился, как она просила.
– Ты пришел, – сказала она. – Спасибо. Спасибо тебе. – Из здорового глаза потекли слезы. Другой, тот, что находился на пораженной ударом стороне лица, безучастно смотрел вверх.
– Конечно, пришел.
– Я видела тебя, – прошептала она. – Что за силу дал тебе господь, Джонни! Разве я тебе не говорила? Разве я не говорила, что так будет?
