– Если бы не сегодня, это произошло бы завтра, через неделю, через месяц…
– А то и через годы. Или через десять лет.
– Нет. Ни через десять лет, ни даже через год. И вы это знаете. Почему вы так спешите взвалить вину на себя? Из-за того фанфарона-репортера? А может быть, это извращенное чувство жалости к самому себе? Стремление увериться в том, что на вас лежит проклятие?
Лицо Джонни передернулось.
– Она смотрела на меня, когда это случилось. Разве вы не понимаете? Вы что, такой безмозглый?
– Она собиралась в трудный путь, до Калифорнии и обратно, вы сами мне говорили. На какой-то симпозиум. Что-то очень волнующее, судя по вашему рассказу. Так? Так. Почти наверняка это случилось бы там. Ведь инсульт не сваливается с ясного неба, Джонни.
Джонни застегнул джинсы и устало присел на кровать. Он был все еще босой.
– Да, – сказал он. – Да, может, вы и правы.
– Дошло! До него дошло! Слава богу!
– И все же я должен поехать, Сэм.
Вейзак вскинул руки.
– И что дальше? Она на попечении врачей и создателя. Такова ситуация. Вы должны понимать это лучше, чем кто-либо другой.
– Я нужен отцу, – мягко сказал Джонни. – Это я тоже понимаю.
– Как вы доберетесь? Ведь почти полночь.
– Автобусом. Или схвачу такси до «Подсвечника Питера». Автобусы ведь еще останавливаются там?
– Все это ни к чему, – сказал Сэм.
Джонни шарил под стулом в поисках ботинок и никак не мог их найти. Сэм вытащил ботинки из-под кровати и протянул ему.
– Я отвезу вас.
Джонни взглянул на него.
– Отвезете?
– Да, только если вы примете легкое успокоительное.
– А ваша жена… – Он смутился, сообразив, что о личной жизни Вейзака ему достоверно известно только одно: его мать живет в Калифорнии.
– Я разведен, – сказал Вейзак. – Врач редко бывает дома по ночам… если он не педиатр или не дерматолог. Моей жене супружеская постель казалось скорее полупустой, чем полуполной. Поэтому она заполняла ее кем придется.
– Извините, – смутился Джонни.
– Вы тратите чересчур много времени на извинения, Джон. – Лицо у Сэма было мягким, а глаза жесткими. – Надевайте ботинки.
Из больницы в больницу, в полудреме думал Джонни, как бы паря в воздухе под действием маленькой голубой таблетки, – он принял ее перед тем, как они с Сэмом вышли из «Медикэл сентр» и уселись в «эльдорадо» выпуска 1975 года. Из больницы в больницу, от человека к человеку, из одного места в другое.
Странное дело, в глубине души он наслаждался этой поездкой – впервые за пять лет он покинул больницу. Ночь была ясная, по небу световой спиралью распластался Млечный Путь; они мчались к югу через Пальмайру, Ньюпорт, Питсфилд, Бентон, Клинтон, а за ними над темными деревьями плыл месяц. С легким шуршанием машина летела среди всеобщего безмолвия. Из четырех динамиков магнитофона звучала тихая музыка – Гайдн.
В одну больницу попал в карете «скорой помощи» из Кливс Милс, в другую еду на «кадиллаке», думал он. Но его это не тревожило. Хорошо было просто ехать, плыть по течению и на время забыть о матери, о своих новых способностях, о любителях лезть в чужую душу. (Он сам напросился… только не трогайте меня, ладно?) Вейзак молчал. Иногда он что-то мурлыкал себе под нос.
Джонни смотрел на звезды. Смотрел на шоссе, почти пустынное в этот поздний час. Оно безостановочно раскручивалось перед ними. Они миновали дорожный пост, где Вейзак получил билетик-квитанцию. И снова вперед – Гарднер, Сабаттис, Льюистон.
Почти пять лет, дольше, чем иные осужденные за убийство проводят в тюрьме.
Он заснул.
Ему приснился сон.
– Джонни, – говорила во сне мать. – Джонни, помоги, исцели меня. – Мать была в нищенских отрепьях. Она ползла к нему по булыжной мостовой. Лицо у нее было бледное. Колени окровавлены. В редких волосах шевелились белые вши. Она протягивала к нему дрожащие руки. – Ты наделен божественной силой, – говорила она. – Это большая ответственность, Джонни. Большое доверие. Ты должен быть достоин его.
Он взял ее руки, накрыл их своими и сказал:
– Злые духи, оставьте эту женщину.
Она встала с колен.
– Исцелилась! – закричала она голосом, исполненным какого-то странного, зловещего торжества. – Исцелилась! Мой сын исцелил меня! Да славятся его земные деяния!
Он попытался протестовать, сказать ей, что совсем не хочет вершить славные деяния, или вещать на нескольких языках, или предсказывать будущее, или находить утерянные вещи. Он пытался сказать ей все это, но язык не слушался. Затем мать оказалась позади него, она уходила по булыжной мостовой, подобострастно сгорбившись, но в то же время в ее облике было что-то вызывающее; голос матери звучал подобно колоколу:
– Спасена! Спаситель! Спасена! Спаситель!
И тут, к своему ужасу, он увидел, что позади нее тысячи, может быть, даже миллионы других людей, изувеченных, искалеченных, запуганных. Там была и толстая репортерша, желавшая знать, кого демократы выдвинут в президенты в 1976 году; и до смерти перепуганный фермер в фартуке с фотографией улыбающегося сына – молодого человека в форме военно-воздушных сил, пропавшего без вести во время налета на Ханой в 1972 году; и похожая на Сару заплаканная молодая женщина, она протягивала ему младенца с огромной головой, на которой голубые вены сплетались в таинственные письмена, предвещавшие скорую смерть; и старик со скрюченными артритом пальцами, и многие другие. Они вытянулись на мили, они терпеливо ждут, они доконают его своими пугающими немыми мольбами.
– Спасена! – доносился настойчивый голос матери. – Спаситель! Спасена! Спасена!
Он пытался объяснить им, что не способен ни исцелять, ни спасать, но едва он открыл рот, как близстоящие вцепились в него и начали трясти.
Джонни действительно трясли. Это была рука Вейзака. Машину заполнял яркий оранжевый свет – жуткий свет, превращавший доброе лицо Сэма в лицо страшилища. Я еще сплю, подумал было Джонни, но тут же увидел, что это свет от фонаря на автомобильной стоянке. Фонари тоже поменяли, пока он находился в коме. Теперь вместо холодного белого света струился неестественный оранжевый, ложившийся на кожу, как краска.
– Где мы? – спросил он хрипло.
– У больницы, – сказал Сэм. – Камберлендской терапевтической.
– А-а. Хорошо.
Он выпрямился, стряхивая остатки сна.
– Вы готовы?
– Да, – сказал Джонни.
Они пересекли стоянку под мягкое стрекотание сверчков. В темноте носились светлячки. Мысли его были заняты матерью, но все же он не мог не чувствовать прелести мягкого, благоухающего запаха ночи и легкого дуновения ветерка на щеке. Он наслаждался здоровым воздухом и чувствовал себя вполне окрепшим. Но Джонни вспомнил, зачем приехал сюда, и это радостное ощущение показалось ему почти кощунственным – но только почти. И отделаться от него не удавалось.
