Кто-то очень вовремя постучал, и Форратьер пошел открыть дверь.
— А, входи, сержант. Я как раз говорил о тебе.
— Ботари! — выдохнула Корделия.
Пригнув голову, в дверной проем протиснулась высокая фигура со знакомым лицом борзой.
Как этому подонку в адмиральской форме удалось угадать ее тайный кошмар? В памяти пронесся калейдоскоп образов: просвечиваемый солнцем лес, треск нейробластера, лица мертвеца и полумертвеца, тень, надвигающаяся подобно смертной тьме…
Она заставила себя сосредоточиться на настоящем. Узнает или нет? Но его глаза даже не прикоснулись к ней — они не отрывались от Форратьера. Слишком близко они посажены, эти глаза, и один чуть ниже другого. Такая необычная асимметрия еще усиливала уродство лица.
Кипящее воображение Корделии рванулось к его телу. Это тело — оно тоже какое-то неправильное, скорченное. Разве это тот самый подобранный, прямо стоящий человек, что потребовал от Форкосигана права быть первым. Нет-нет, что-то здесь не так, ужасно не так. Сержант на голову выше Форратьера, а двигается так, будто подползает к нему на коленях. Его позвоночник свернулся от напряжения, и он пожирает взглядом своего… господина? Мучителя? Что мог сделать этот изверг с таким неподатливым материалом, как Ботари? Господи, Форратьер, неужели ты в своем дешевом тщеславии веришь, будто управляешь этим опасным, свирепым существом? И ты осмеливаешься играть с мрачным безумием, затаившимся у него в глазах? Ее мысли бились в такт с бешеной скачкой пульса. В этой комнате две жертвы. Здесь две жертвы. Две…
— Ну, давай, сержант, — Форратьер ткнул через плечо большим пальцем, указывая на распростертую на кровати Корделию. — Трахни-ка мне эту бабенку. — Он подвинул кресло поближе и приготовился смотреть, внимательно и радостно. — Действуй, действуй.
Ботари все с тем же непроницаемым лицом расстегнул брюки и подошел к кровати. Тут он впервые на нее посмотрел.
— Какие-нибудь последние слова, «капитан» Нейсмит? — саркастически осведомился Форратьер. — Или вам больше нечего сказать?
А она смотрела на Ботари, охваченная острой жалостью, почти на грани любви. Казалось, он в трансе, словно его ведет некий долг — похоть без удовольствия, предвкушение без надежды. «Бедняга, — подумала Корделия, — во что они тебя превратили». Больше не думая ни о поединке, ни о моральной победе, она искала в своем сердце слова не для Форратьера, а для Ботари. Какие-нибудь целительные слова, чтобы не прибавить новый груз к его безумию… Казалось, в комнате воцарился влажный холод, и она дрожала, испытывая безграничную усталость, беспомощность и печаль. Он склонился над ней, тяжелый и тусклый, как свинец, и кровать под ним заскрипела.
— Кажется, — выговорила она, наконец, — мученики близки к Богу. Мне очень жаль, сержант.
Он смотрел на нее, приблизив лицо, смотрел так долго, что она усомнилась, услышаны ли им эти слова. Дыхание Ботари было зловонным, но она заставила себя не отворачиваться. Потом, к полному изумлению Корделии, он встал и застегнул брюки.
— Нет, сэр, — проговорил он своим низким монотонным голосом.
— Что? — изумленно выпрямился Форратьер. — Почему?
Ответ прозвучал медленно, с долгой паузой:
— Она — пленница коммодора Форкосигана, сэр.
Форратьер уставился на нее, сначала в полном недоумении, потом до него дошло.
— Так это вы — бетанка Форкосигана!
Все его хладнокровное веселье разом испарилось, зашипев, как вода на раскаленной сковороде.
Бетанка Форкосигана? На миг ее охватила надежда, что имя Форкосигана проложит путь к спасению, но эта надежда тут же умерла. Шансы на установление человеческих отношений были теперь даже не нулевыми, а отрицательными. Взор барраярского адмирала затуманился, словно Корделия стала окном, через которое открылась какая-то захватывающая перспектива. Бетанка Форкосигана?
— Выходит, теперь я держу этого высоконравственного сукина сына прямо за яйца, — яростно выдохнул он. — Это будет даже лучше, чем тот день, когда я сообщил ему про жену…
С его лицом происходила удивительная метаморфоза: казалось, маска любезности начала оплавляться и стекать, словно пленка шлака над кипящей лавой. Но он быстро опомнился и поспешно вернул себе прежнее выражение.
— Должен признаться, вы меня совершенно потрясли. Какие возможности открываются! Ради такой идеальной мести не жаль прождать восемнадцать лет. Женщина-солдат! Ха! Видимо, он решил, что вы — наилучший выход из нашего общего… гм, затруднения. Мой безупречный воин, мой дорогой лицемер, Эйрел. Могу поспорить, вам о нем многое неизвестно. И знаете, почему-то я совершенно уверен, что он не упоминал обо мне, говоря с вами.
— По имени — нет, — согласилась Корделия, — но категорию вашу упоминал.
— И что же это была за категория?
— Кажется, он использовал выражение «отбросы армии».
Он снова заулыбался.
— Женщине в вашем положении я не рекомендовал бы использовать подобные выражения.
— А, так, значит, я не ошиблась?
Она произнесла требуемую реплику, но сердце ее сжалось так сильно, что, казалось, в груди должна возникнуть гулкая пустота. Каким образом Форкосиган стал причиной безумия этого человека?
Улыбка адмирала сделалась жестче.
— Какой только чепухи не сыщешь в прошлом, особенно в моем. И немалое место там принадлежало вашему любовнику-пуританину. Пусть ваше воображение остановится на этом, милочка, душечка, рыбонька моя. Как поглядишь на него сейчас — не верится, но он был таким веселым вдовцом, пока не ударился в эту ханжескую добродетель, которая меня так раздражает.
Он расхохотался.
— У тебя такая белая кожа. Он тебя трогал — вот так? — Форратьер провел ногтем по внутренней стороне ее руки, и она содрогнулась. — И твои волосы… Я уверен, что он ими совершенно очарован. Такие шелковистые, и такой необычный цвет. — Он закрутил прядь между пальцами. — Надо подумать, что сделать с этими волосами. Конечно, можно целиком снять скальп, но, наверное, лучше изобрести что-то более творческое. Может, я возьму с собой один лишь локон и небрежно так начну им играть на заседании штаба. Буду задумчиво пропускать его между пальцами — и посмотрю, насколько быстро это привлечет его внимание. Потом подкормлю его подозрения и страх парой небрежных фраз. Интересно, скоро ли он начнет заикаться и путаться в своих дьявольски безупречных докладах… Ха! А потом отправить его на недельку в патрулирование, все еще сомневающегося, все еще не Уверенного…
Он взял усеянный драгоценностями нож и отрезал густую прядь, аккуратно свернул ее и спрятал в нагрудный карман. И все это время не переставал любезно улыбаться.
