Дамочки хлопали искусственно наращенными ресницами, округляли совершенные – не без помощи пластической хирургии – ротики и слушали оратора затаив дыхание. Они ни черта не понимали. Но уже от соседних столов двинулись к группе двое или трое мужчин в идеально сшитых костюмах и смокингах. Некоторые из гостей скрыли лица под полумасками – новая мода Бессмертных. Этим господам было интересно, чему же так увлеченно внимают их жены и любовницы – и ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы они это узнали.
Совсем некстати Саманте вспомнились студенческие демонстрации двадцатых. «Смерть Бессмертным!» Она сама, собрав волосы в хвост на затылке и накинув на плечи древнюю джинсовку, расхаживала с подобными плакатами перед зданием бостонской мэрии. «Смерть» – «La Mort». Демонстранты выбрали французский, потому что так красивее звучало: «La Mort aux Immortels!» А совсем рядом, у тощих деревьев сквера, пристроилась группка почитателей Роулинг, с огромным портретом тогдашнего президента в черной мантии и клобуке и с подписью «Deatheater». Да, веселое было времечко…
Саманта сделала последний рывок, чуть не опрокинув какую-то субтильную девицу в кимоно, и вцепилась в Алекса. Выдрав из его рук бокал, она обернулась к аудитории и, сладко улыбнувшись, прощебетала:
– Позвольте мне на минуту похитить моего коллегу. Нам надо обсудить важные новости генетики.
Дамы уважительно попятились, однако на многих лицах проступило разочарование. Саманта знала, что выигрывает на фоне этих размалеванных кукол, хотя ее платье стоило в десять раз дешевле, чем самый простенький из их нарядов, а из драгметаллов у нее имелись разве что платиновые провода в лабораторных аналитических весах.
Твердо придерживая Вечерского под руку и стараясь делать вид, что это не она тащит коллегу прочь, а он ведет ее под локоток, Саманта выскользнула из толпы и впихнула Алекса в угол за огромной цветочной вазой. От вазы одуряюще пахло лилиями.
– Ты что творишь? – зашипела Морган, сузив глаза и приблизив лицо вплотную к ухмыляющейся физиономии Вечерского. – Ты соображаешь, что там нес? Во-первых, тебя могли услышать их мужья – главы тех самых корпораций, которые ты мечтаешь повергнуть в прах. Во-вторых, ты открыто проповедуешь евгенику и нацистские теории на банкете по поводу закрытия крупнейшей генетической конференции…
– Ты знаешь, что, когда злишься, у тебя глаза зеленеют?
– Ты что, окончательно спятил?! Напился как свинья…
Мутные голубые глаза приблизились. Саманта ощутила коньячный запах, а затем к ее губам прижались чужие губы. Она дернулась – безуспешно, потому что Алекс, оказывается, успел крепко обнять ее за плечи. Поцелуй длился и длился, и голова Саманты закружилась – то ли от недостатка воздуха, то ли от приторного аромата лилий…
– Знаешь, я был не совсем прав.
В окно лился серый свет парижского утра, но тяжелые бордовые занавеси придавали этому бледному свету красноватый оттенок. Гостиничный номер был отделан в стиле кого-то из Людовиков – может, Пятнадцатого или Четырнадцатого. Саманта плохо разбиралась в истории. Громоздкая мебель с красной обивкой, зеркала в вычурных золотых рамах. Много темного дерева. На полу пышный ворсистый ковер.
Саманта сидела в постели, в ворохе смятых простыней. Ей смертельно хотелось курить. Она бросила сигареты, узнав свой диагноз (хотя какое отношение курение имеет к прионовым бляшкам в мозгу?), а потом, вылечившись, так и не вернулась к дурной привычке.
Алекс устроился на подоконнике и курил. Саманта не видела за стеклом ничего, кроме дождевых струй, но и так знала, что они поливают набережную и вздувают пузыри на желтой воде Сены. По тротуару спешат прохожие – в основном туристы под красными зонтиками. А чуть дальше справа, на островке, вздымает мертвый факел Статуя Свободы. За ее спиной, над желтой лентой реки, обрушиваются с неба другие реки – башни небоскребов парижского делового центра.
Впоследствии, обдумывая это утро, Саманта часто гадала, как бы все обернулось, если бы их поселили в другой гостинице. Не здесь, не в этом кусочке Нью-Йорка, перенесенном на французскую почву, а где-нибудь на Монмартре: с его кривыми улочками, и старыми мельницами, и студиями никому не известных художников, и призраком старины Хэма, до сих пор заседающего за столиком одной из кафешек, хлещущего абсент и рассуждающего о женщинах и о войне… Да, там, возможно, все пошло бы по-другому.
Но сейчас она просто сидела в постели и очень хотела курить, а еще больше хотела определенности.
Когда Саманта проснулась, Алекс был уже полностью одет. На лице его, жестком и костистом, подходящем больше профессиональному солдату, чем ученому, не было и следа вчерашнего разгула. Может, чуть бледнее, чем обычно, но Вечерский всегда отличался бледностью, кроме летних месяцев, когда лоб его и щеки скрывались под россыпью веснушек.
А вот у Саманты трещала голова. Украдкой женщина глянула в зеркало и ужаснулась. Рыжие патлы стоят дыбом, на плечах и шее засосы, под глазами синяки. Хорошенький вид для заведующей лабораторией. Видели бы ее сейчас сотрудники… Она попыталась пригладить волосы, лихорадочно вспоминая, куда сунула сумочку с помадой и тушью.
Алекс, не замечая, казалось, ее смятения, невозмутимо разглагольствовал:
– Я кое в чем ошибался. Если мы переделаем человека, сломаем его природу, снесем под корень… Да. Возможно, уйдут алчность, и стремление возвыситься над ближним, и зависть, и много еще дурного. Но я не учел одного. Кроме миллиардов лет биологической эволюции, человек прошел через миллионолетие социальной. А с нею выработались такие качества, как взаимопомощь, жертвенность, преданность… Мой гипотетический индивид будет силен, умен, независим, не подвержен мелким страстям и порокам – и совершенно асоциален. Человечество рассыплется, как муравейник, где насекомые утратили скрепляющий их общий запах…
И вновь Саманта не могла понять: он опять взялся за свои отвлеченные теории или имеет в виду нечто другое, то, что произошло – происходит – между ними? «Черт бы меня побрал, – подумала она. – Любая баба смогла бы разобраться. Ну почему у меня не бабские мозги? Я не умею разгадывать эти загадки, мне подавай прямой ответ».
…Ее саму изумила захлестнувшая обоих волна страсти и пришедшая страсти на смену щемящая нежность. На накрахмаленных гостиничных простынях, потом на жестком ворсе ковра и снова на простынях, но уже смятых и влажных от пота, они целовали друг друга до одури, до синяков, и любили, и задыхающимися голосами повторяли, что любят… Саманта Морган, глава SmartGene Biolabs, Сэмми из Шанти-Тауна, не ожидала от себя такого.
