2008 год
Солнце налилось кровью, как брюхо тростникового комара. Бурмахель прищурился, вытянул руку, принял светило на ладонь и прихлопнул огненный шарик. Похожие на уродливых куриц чайки брели вдоль колышущейся зеленой кашицы. Море цвело. Халса пела.
Слепая девчонка напоминала в профиль песчаную акулу. И улыбка у нее была как у акулы, нанизанной на гарпун, и узкие щелочки незрячих глаз. И белая кожа. И даже ее голос напоминал акулу, хотя Бурмахель знал точно, что акулы не поют. Но голос Халсы разрезал его знание, как резал зеленое месиво киль отцовской лодки.
– Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?
У Бурмахеля длинное имя. Такое же длинное, как и у его сверстников. Когда он сравняется возрастом с отцом, его имя станет еще длиннее, а мальчишки с рыбацкой улицы будут звать его дядюшка Бур. А у Халсы имя короткое, потому что она женщина. Но на самом деле она давно уже должна была стать безымянной. Вовсе сгинуть. Она существовала вопреки всему. Сидела в десятке шагов от Бурмахеля, прислушивалась к плеску зеленой болтушки, загибала пальцы, кивала сама себе и пела. Извлекала из впалых щек, тонкой шеи и узкой груди что-то невообразимое, то едва слышное, то оглушительное, то большое и тяжелое, то пронзительное. Скапливала под нёбом звуки и выпускала их через акулий рот в море.
– Ты нашел счастливый камень, Бурмахель?
– Вот, – Бурмахель разжал кулак. На ладони мальчишки лежал желтоватый каменный палец. Только такой камень мог быть счастливым. Тот, который когда-то был не камнем, а потом стал им.
– Пойдет, – отец рассмеялся, но Бурмахель видел, как тот напряжен. Впрочем, кто мог оставаться беззаботным перед игрой? Разве только Халса.
– Пойдем, – сказал отец, поднимая на плечо мешок с рыбой. – Надо выспаться. Завтра тяжелый день.
Бурмахель подхватил весла, заметил под скамьей уснувшего верхунца, вытащил рыбешку и бросил Халсе. Она тут же перестала петь и уверенно поймала ее, словно видела незрячими глазами лучше Бурмахеля. Поймала и немедленно впилась зубами в узкую спинку. «Точно акула», – прошептал мальчишка.
Утром начетчик принял камень Бурмахеля равнодушно. Сначала сгреб со стола серебряные монетки, которые отец откладывал целый год, потом повертел в руках окаменелость, приложил к ней печатку бургомистра, поднес камень ко рту отца, чтобы тот громко и отчетливо произнес свое имя, и бросил в корзину, в которой уже скопилась горка гальки. Взамен отец получил ветхую полоску ткани, которую повязал на лоб.
– Сегодня нам повезет, – твердо сказал отец, выбираясь из очереди.
– Всем повезет, – не согласился Бурмахель и вспомнил Халсу. – Не повезет кому-то одному. А кому-то одному повезет больше других.
– Одной семье, – поправил сына отец. – А того везения, которое больше других, я бы не желал никому. Пошли, нужно успеть все закончить до игры.
Забот было немного. В маленьком домике рыбака всегда царила чистота. Или от аккуратности Бурмахеля, или от бедности его отца. Единственной гордостью малочисленного семейства был тесный, но глубокий погреб, куда отец Бурмахеля натаскал зимой льда и на котором теперь лежал вчерашний улов. Полезно иметь собственный ледник, когда море заштормит на неделю, или когда, как в день игры, ни один рыбак не отправится за удачей. Завтра Бурмахель понесет вчерашний улов на рынок и будет там едва ли ни единственным продавцом свежей рыбы. Если счастливый камень не подведет.
– Зачем нужна игра? – спросил отца Бурмахель.
– Люди азартны, – нехотя бросил отец, расставляя по полкам нехитрую утварь.
– Мама говорила, что игра не нужна, – заметил Бурмахель и снова вспомнил Халсу с акульим ртом. – Она говорила, что это выдумка магистрата, которая служит тому, чтобы вымазать в крови каждого.
– Этой выдумке слишком много лет, – потемнел лицом отец Бурмахеля. – Да и мамы давно нет. Для того чтобы лишиться жизни не обязательно играть. Иногда достаточно упасть в воду, а выбравшись на берег, оказаться на холодном ветру.
– Но мы есть, – сдвинул брови Бурмахель. – Мы можем не участвовать в игре? Что, если мы останемся дома?
– Придут стражники и сожгут нас вместе с домом, – раздраженно буркнул отец. – Так принято! Так хочет дух моря. Играть должны все, или это будет не игра. Игра нужна городу. Целый год в горожанах копится злоба! Куда бы она девалась, если бы не игра? Зато наш город самый счастливый. В городе всегда все спокойно. Дух моря успокаивается игрой и не беспокоит горожан попусту. Нам повезет. За что нам проигрыш? Говорят, что никто еще не оказывался в игре последним просто так.
– Поговорим об этом после игры, – надул губы Бурмахель.
– Не волнуйся, – отец постарался улыбнуться. – Ты нашел счастливый камень. Твои камни никогда нас не подводили. У тебя легкая рука, парень.
– Маму моя рука не спасла, – прошептал Бурмахель.
– Ты не дух моря, сын, – ответил отец. – Пошли, скоро начало игры.
– Отец, – Бурмахель затянул пояс на ветхом халате. – Почему Халса осталась жива? Ведь ее семья проиграла? Дом ее родителей отошел к пекарю, никого не осталось в живых, а она четвертый год бродит по берегу.
– Не знаю, – пробормотал отец. – Я никогда не причащался чужой плотью. Рассекал запястье и смачивал повязку собственной кровью. Тогда Халсе было лет семь. Вряд ли она смогла бы спастись, скорее я поверю, что в игре может погибнуть случайный человек. Такое случается. К тому же она слепа с рождения. Может быть, ни у кого не поднялась рука на девчонку? Знаешь, я ведь даже пытался приютить ее, но она словно не слышит меня. Поет свои песни и улыбается. У нее что-то с головой. Зато она слышит тебя. Кивает тебе. Я видел.
– Горожане! – бургомистр поднялся с резного кресла, установленного на помосте у магистрата. – Хвала духу моря, что охраняет наш остров, мы по-прежнему благоденствуем! Одни купцы, как и прежде, приплывают в нашу гавань, чтобы забрать рыбу, желтый камень, олово из наших рудников. Другие отправляются в путь, чтобы привезти к нам лес, хлеб, кожу, ткани. Третьи, чтобы купить или то, или другое. Бури не тревожат наш тихий берег, савойские пираты не могут отыскать его в туманах, корабли иноземных королей садятся на мели и разбиваются о камни. Кого мы должны благодарить за это?
– Дух моря! – загудела заполнившая площадь толпа.
– Нет, – покачал головой бургомистр. – Себя! За то, что мы не жалеем самих себя. За то, что мы не боимся откупаться собственной кровью от несчастий и превратностей, которые судьба готова отсыпать каждому из нас! Да будут славны те, кто, принимая на себя наши боли и неудачи, избавляет нас от них!
– С каждым годом он говорит все складнее! – прошептал отец, которого вместе с Бурмахелем толпа стиснула в центре площади.
