– К скалам, – ответила Халса.
Солнце вновь опускалось в море, но оставалось желтым, словно Бурмахель и в самом деле расплющил его прошлым вечером. Или вся кровь осталась на камнях городской площади. Узкая, еле приметная тропинка убегала вверх, виляла между валунов и колючек, пробиралась через заросли можжевельника, прыгала с камня на камень.
– Вон! – вытянула к горизонту руку Халса, все так же не сводя незрячих глаз с плеча Бурмахеля. – Видишь?
Бурмахель прищурился. Горизонт покрывали завитки далеких парусов. Сотен или тысяч парусов.
– Савойские пираты, – гордо сказала Халса. – Я долго пела, пока не разогнала туманы. А потом приплывут корабли иноземных королей. Я подсказала им проходы между мелей и рифов. А потом придет буря и смоет в море и тех, и других. Но до бури мы успеем спрятаться в твоем погребе. Ты не волнуйся, мы подождем здесь только пару дней. Там в ложбине я припасла бутыли с водой, немного сушеной рыбы и хлебных корок.
Бурмахель посмотрел на город. Он показался ему оранжевым от лучей солнца. Тихим и добрым.
– Как ты спаслась тогда?
Она все еще смотрела ему на плечо.
– Разве я спаслась?
2010 год
Если бы люди в поселке умели летать, то мало бы кто удержался, чтобы с утра не расправить крылья, не взлететь в небо и не замереть в вышине. Посмотреть на север, где за рекой шумит город. Посмотреть на запад, где сплетаются рельсы, спят рыжие вагоны и над ржавым железом торчат два крана – один с железной клешней, другой с магнитной блямбой. На юг, где сразу за кладбищем стоят в бурьяне трамплины и горки мотоклуба, а еще дальше пасутся коровы, а за нами тают известковые увалы и управляется с экскаватором дядя Саша. Посмотреть на восток, где ничего не разглядишь, потому как утреннее солнце слепит глаза, но в его лучах точно прячутся несколько поселковых улиц, а так же школа, огороды, желтые от сурепки поля и уже у самого горизонта неясной полосой лес. А потом закрыть глаза и просто парить до той самой секунды, пока откуда-то издалека, снизу, от самой земли не донесется испуганное:
– Генка!
Мамы – это, конечно, особенные люди, потому что реагируют на обычные вещи особенным образом. К примеру, сидит взрослый человек (все-таки во второй класс перешел) на коньке крыши, расставляет в стороны руки, ловит лицом ветер и не собирается никуда лететь (крыльев-то нет, да и зачем он, спрашивается, страховку на пояс прицепил?), а мама внизу у лестницы кричит так, словно ее ребенок сию секунду отбывает в дальние края. (Уф, бывают же иногда предложения длиной в половину диктанта!)
– Генка! Слезай немедленно! Ты что, по-человечески не понимаешь? Нельзя на крышу! Не-льзя!
(Интересно, как правильно – «не-льзя» или «нель-зя»?)
– Мама! Ну, вот же страховка! Дядя Саша сделал!
– Я вот до тебя сейчас доберусь, и никакая страховка не поможет!
(Ага, достань меня сначала).
– И дяде Саше твоему достанется!
(Хотелось бы на это взглянуть. И почему он мой?)
– Быстро слезай! И сделай так, чтобы я тебя там больше не видела! Ты понял?
Понял. Одно не понял, как это сделать, если ты с утра первым делом на крышу смотришь? Ну ладно! Слезаю!
Непростое это дело – спускаться. Закрываешь глаза, стискиваешь перекладину и тянешь вниз ногу. Главное не промахнуться, маловат еще Генка для того, чтобы перекладины пропускать. Но уж если нащупал, то часть дела сделана – ставь рядом вторую ногу, перехватывайся, да старайся пальцы не занозить. Сначала по кровле, потом от кровли до утоптанной дворовой земли.
– Медом там намазано, что ли? Ты бы так ночью по нужде во двор выбегал! Во второй класс скоро, а все темноты боишься. Значит так, со двора – ни ногой. Дядя Саша заедет – позавтракаем. И заруби себе на носу, если он насчет подарка на день рождения будет спрашивать – никаких скутеров. Только через мой труп.
Нет, мамы – точно особенные люди. О чем ни мечтай, рано или поздно упираешься в «только через мой труп». Никакого удовольствия.
– Генка? Можно я на твоем гамаке полежу?
Так, смешная соседская девчонка Аленка нарисовалась. Смешная, потому что похожа на куклу. Такие же белокурые локоны, такие же голубые глаза. Аленку за эту куклу вполне можно было бы презирать, но кукла таскается за Аленкой на багажнике оранжевого велосипедика, и пристегнута кукла к багажнику самым жестоким образом – проволочной защелкой поперек живота. Так что, Аленка – правильная девчонка.
– Нельзя! – покачал головой Генка и приложил к глазам бинокль. Если смотреть через бинокль наоборот, то Аленка кажется маленькой, зато двор кажется большим. До пустой будки, в которой когда-то жил погибший на дороге Рекс, метров сто, а до накрытой брезентом разбитой машины – все сто пятьдесят. Но до Аленки еще дальше. И даже голос ее словно издалека доносится.
– Да ладно тебе, Малинин! Жалко, что ли?
Ну, не заноза? Ведь перелезла через забор и плюхнулась в старый гамак. Механика сработала, как надо. Веревка сдернула стопор, и тяжелое ведро с кирпичами поползло по натянутому тросу прочь от гамака. Лейка наклонилась, и теплая вода пролилась дождем в двух шагах от изумленной Аленки.
– Круто! – восхитилась Аленка и тут же добавила с сожалением. – Но мимо!
– Да, лейку перевесить нужно, – плюхнулся рядом с Аленкой в гамак Генка и грустно вздохнул.
Придется ведь переставлять лестницу, подтягивать на место ведро с кирпичами, перевешивать лейку, да еще водой ее наполнять!
– Сам эту штуку придумал?
– Нет. Папка. Я только подправил. В жару удобно. Дернешь за веревочку, и ты в душе. Папка веселый был.
Наверное, веселый. По карточкам-то точно не определишь. А мамке веры нет. Говорит, что веселый, а сама ревет.
– Ты тоже веселый. Веревка ведь сама дергается? Я видела, как ты с утра с лестницей и лейкой тут возился. Тут же дядя Саша твой иногда лежит?
И эта туда же. Почему это он мой?
– Во-первых, он не мой. А во-вторых, я ведь не попал?
– Не попал, – Аленка сорвала травинку, стала прикусывать травяную мякоть. – Но ведь хочешь попасть? Не боишься, что и тебе попадет?
– Ерунда, – презрительно выпятил губу Генка. – Просто мамка боится, что я с крыши свалюсь. А с дядей Сашей у меня проблем нет.
– Нарываешься?
Аленка умная. Все понимает. К тому же у глупого человека взгляд бегает, а Аленка точно в глаза смотрит. Или директор школы Карен Давидович Араян, когда про глаза рассказывал, не глупость имел в виду? Точно, он о трусости говорил. Так что смотри, Генка, в Аленкины глаза твердо, не трусь.
– Проверяю. Надо же знать, чего ждать от человека?
– А участкового и директора школы тоже проверял?
