Адамс неожиданно расхохотался.
— Бросьте, старина. Я никогда не держал в руках молоток, не то что пистолет.
— Так я и знал, — поморщился Боби. Рядом с Адамсом стояла Третти.
Старина Боби поднялся с юношеской проворностью, поцеловал руку звезде, махнул официанту: «Проводи». Адамс задержался.
— Сэр, простите, если что не так. — Он наклонил голову в сторону шефа полиции. — Я, право, не знал. Всегда к вашим услугам…
— А-а! — старик грузно шлепнул по столу ладонью.
— Джон, в присутствии этих джентльменов могу сообщить, что Би-Би-Си откупила у твоей конторы права на репортаж и хочет предложить тебе миллион долларов.
— Благодарю, Адамс.
Я понял, что продюсер щедро отплатил мне за услугу.
— Три, — вяло произнес Боби.
— Что? — Адамс моргал рыжими ресницами.
— Три… — повторил шеф.
— Послушайте, Боби… — запротестовал я. Но Адамс деловито вмешался:
— Три? Это мне нравится!
— Лучше три… Так и передайте. — Боби подал знак официанту: проводить!
— Я передам! — Адамс медленно разворачивался к выходу, будто тяжелая бочка, выбрасываемая волной прибоя. — Мне это нравится, джентльмены… Три! Прощайте!
В пять утра, когда истекли сутки, поступил третий конверт:
«Сегодня взрыв — предупреждение. Торопитесь!» Я позвонил Боби.
— Время не указано? — спросил он, зевая.
— Нет.
— А сколько сейчас?
— Пять. Пошли вторые сутки.
— Спите, Джон, сегодня суббота. А мы пока поработаем… Приглашаю вас на завтрак. И вашего нью-йоркского писаку, если он ничего не имеет против присутствия белых.
Но какой там сон!
Я почему-то вспомнил Раскольникова и старуху ростовщицу. Как они стоят затаив дыхание по обе стороны двери, прислушиваются к малейшему шороху, а под пальто у Раскольникова спрятан топор.
Страшно!
Верно говорит шеф полиции, превосходно знавший Достоевского: с тех пор изменились только орудия убийства, а психология преступника и жертвы осталась той же.
— Так почему вы невзлюбили полицейских? — спросил старина Боби Джеймса.
Мы завтракали вчетвером в огромном красном чреве «Джони». Четвертым был Нэш.
— Пустынно, — заметил я вслух, увидев ярусы без людей.
Заняты были лишь несколько столиков.
— А я очень люблю бывать здесь именно по утрам, — сказал Нэш. — Легко пишется.
После вопроса Боби я ожидал взрыва Голдрина. Но он ответил просто:
— Когда мне было шесть лет, меня зверски избили на улице два полицейских.
— За что? — Боби маленькими глотками пил из фарфоровой чашки кофе.
— Не помню. — Джеймс взглянул на него совсем беззащитными детскими глазами. — Я думаю, потому, что был черным ребенком.
— Значит, эти люди были белые…
— Они были не люди, сэр, они были полицейские, — уточнил Голдрин. — Я и сейчас ясно вижу их лица. Совсем как ваше, сэр… Вы все защищаете интересы своего класса…
— Я привык к ненависти, — согласился Боби.
И тут грохнуло. Не очень громко, но прилично: зазвенела посуда, качнулась над головой люстра. Где-то прозвучал сдавленный крик. Боби первым сориентировался в обстановке, бросился со всех ног по служебному коридору. Я бежал за Боби с камерой наперевес, снимая его широкую спину и мелькавшие подметки, пока не очутился на кухне.
Здесь были уже люди Боби. Они провели шефа к взорвавшейся электроплите. В углу стонал, закрыв обожженное лицо руками, повар, случайно оказавшийся у плиты. Голдрин направился к нему.
— Крепись, сын мой, — сказал он громко. — Они по глупости обычно начинают со своих.
Негр отнял на мгновение ладони, уронил голову на грудь. Его унесли на носилках.
После моего утреннего звонка шеф полиции прикинул несколько точек, где может быть скопление народа в субботний день. Его люди дежурили в коридорах, ведущих к ресторану. И хотя в зал было допущено всего несколько человек, весть о взрыве на кухне немедленно разнеслась по небоскребу.
В своей редакции Нэш непрерывно получал по телефонам информацию.
Возникли общественные комитеты по спасению Большого Джона. По квартирам и номерам собирали требуемый террористами выкуп: с каждого жителя две тысячи долларов.
Утренняя служба в церковных помещениях привлекла небывалое количество народа.
Кафе и бары переполнены. Обсуждается один вопрос: взорвут небоскреб или не взорвут.
Лавина звонков из Большого Джона обрушилась в конторы составителей гороскопов и предсказателей будущего. Доходы разного рода астрологов за несколько часов резко возросли.
На всех этажах дети играли в террористов. Возникло несколько случайных поджогов.
Зарождалась паника — самая опасная болезнь при большом скоплении народа.
Штаб полиции Чикаго обосновался в редакции «Джон Таймс». Боби и Нэш дружески поделили помещение: редакции оставили кабинет ее шефа, остальные комнаты заняли люди Боби со своими аппаратами, проводами, сигаретами, кофе, сэндвичами; совсем близко — над ними — была вертолетная площадка.
Они сосуществовали на творческих началах: первый час Боби заглядывал к редактору и был очень вежлив, затем Нэш нырял в соседние комнаты, где полиция снабжала его за аренду помещения своей информацией. К полудню был готов экстренный выпуск «Джон таймс» с шапкой: «Полиция напала на след террориста, произведшего взрыв».
— Вы действительно знаете его? — подошел я к Боби с телекамерой.
— Знаю, — он подмигнул мне.
Я понял его, выключил камеру. Боби действительно что-то знал. Не стоило приставать в суматохе, надо было выждать удобный момент для продолжения репортажа.
Этот день прошел как весьма приличная телепрограмма.
Сэр Крис звонком из Лондона подтвердил намерение Би-Би-Си заплатить мне миллион. При этом он просил пленки. Я ответил, как и прежде, что накапливаю материал, что пришлю репортаж, когда сочту дело сделанным. «О'кей», — ответил деловито потомственный лорд и тотчас поинтересовался, какая у нас погода.
— Дрянь, — ответил я, взглянув в окно, и поежился, вспомнив двух новобрачных у гондолы шара.
Мимо моего этажа проплывала серая мокрая вата; окно было зашторено чем-то веселым, пестрым, как, вероятно, и у сэра Криса в его кабинете. Впрочем, ни Крис, ни весь остальной мир не вспоминали больше уютную электронную гондолу, покоившуюся в самой что ни на есть глубокой тишине Атлантики…
В двенадцать началось совещание в конторе администрации. Присутствовали мэр города и личный представитель губернатора. Кроме меня, в комнату, обставленную по европейскому образцу восемнадцатого века, были допущены два репортера из «Чикаго трибюн», одной из старейших газет. Мне нравилось здесь все — резные кресла, бронза, хрусталь, фарфор; захотелось даже спокойно устроиться на твердом сиденье, опереться о музейную спинку, вытянуть и положить на столик одного из Людовиков ноги. Но я должен работать для своей фирмы, точнее, для Би-Би-Си.
