Вскоре друзья подошли к хорошо освещенной сильными электролампами площадке, заставленной машинами. Сначала со стороны могло показаться, что эти машины расположены вразброд и вообще на току нет никакой системы в работе. Но глаз Терехова — глаз инженера — сразу же уловил стройность осуществленного здесь технологического процесса.
На одном краю тока находился приемный пункт зерна, которое подвозили автомашины от комбайнов. Здесь стояли две сортировочные машины. В их бункеры зерно загружали два легких ленточных транспортера.
Из сортировок по другим транспортерам очищенная пшеница поступала в приемные камеры зерносушилок и далее попадала на зернопульт. Этот механизм выбрасывал струю зерна прямо в кузовы автомашин. Они подходили одна за другой и везли пшеницу прямо с тока на хлебосдаточный пункт.
Золотистая пыль роилась в воздухе над током. Деловито постукивали решета сортировок, урчали электродвигатели, шуршали потоки зерна. Весело перекликались у машин комсомольцы. Непрерывно шумели моторы подходивших и уходивших трехтонок.
— Подумать только, что когда-то, — а с точки зрения истории, очень еще недавно, — везде по необъятной шири наших полей в такие вот летние дни миллионы людей махали на токах цепами, обивая колосья. Потом подбрасывали зерно лопатами «на ветерок», чтоб очистить его, — тихо сказал Терехов. — А сейчас все делают машины. Вот только обидно, что комбайны, совершающие первый процесс уборки урожая, да транспорт жрут ценное химическое сырье — нефть. И обидно, что наша работа не завершается. Ведь будут СЭС — можно будет шире электрифицировать и комбайны и транспорт в этих степях, как и в тех районах, где много гидроэлектрической энергии.
— Нет, я еще ничего ясно себе не представляю, но… невпопад произнес Трубокуров.
Терехов с удивлением взглянул на него:
— Что ты себе ясно не представляешь?
— Да так… Ничего, — уклонился от прямого ответа профессор, очевидно занятый какими-то очень увлекшими его размышлениями.
В этот момент они вступили в освещенную зону. Лена Павленко и Николай Дубников, снова вернувшийся на стан, побежали навстречу ученым. В глазах девушки и юноши был немой вопрос.
Терехов понял, о чем они хотели, но не решались спросить, и отрицательно покачал головой.
И тогда Лена смело взяла его под руку, приподнялась и шепнула:
— Ничего, Михаил Иванович! Ничего. Все равно мы победим! — И затем громко сказала: — Прежде всего идемте ужинать! Сегодня мамаша Акулина нам такие чудесные кушанья прислала! Идемте, Михаил Иванович! Идемте, профессор! А потом, когда будет сменяться бригада, вы с ребятами проведете беседу. Хорошо? — И повлекла Терехова под сень недалекой лесной полосы.
Здесь на досках около очага была разостлана скатерть и стояли блюда с хлебом, помидорами и крынки. Горький полынный дымок защекотал в носу Терехова, и он чихнул.
— Будьте здоровы! — крикнул Николай Дубников бодрым голосом, хотя на душе у него, как говорят, скребли кошки. — И если от дыма, то извините нас. Мы плиту еще не успели электрифицировать. Да и Лена энергии отпускает в обрез.
— Дым на просторах, в степи! Это хорошо, — медленно произнес Трубокуров, задумчиво глядя на струящийся ввысь колеблющийся светлый султан над очагом. И вдруг он резко повернулся к Терехову.
Терехов бросил взгляд на струящийся столб дыма, на небо, где зажглись первые звезды, и затем перевел глаза на друга.
И тогда Лена и Николай увидели, как у обоих — и у профессора и у изобретателя — одновременно точно вспыхнуло что-то в глазах, весь облик их как-то переменился, и они замерли в напряженных позах.
Лена тихо отпустила локоть Терехова и, ступая на цыпочках, подошла к Дубникову-младшему.
— Тогда, в тот вечер, после разговора о сороках, у него были такие же глаза, — прошептала она и, поманив за собой юношу кивком, отошла в сторону.
В этот момент Терехов взмахнул обеими руками и закричал им:
— Идемте! Идемте скорее готовить испытания! — Повернулся и побежал по направлению к опытной станции.
…Всю ночь Терехов, Трубокуров, Лена, Николай и многие другие не спали. Николай Дубников достал у колхозных огородников килограмм дымообразующего порошка, который те сжигали, когда нужно было защитить посевы или цветущие сады от весенних заморозков. Дед Дубников разыскал на складе опытной станции пять крупных метровых резиновых оболочек шаров-зондов и баллон со сжатым гелием. Ниязов съездил на «Победе» Никольского за полсотни километров, к строителям оросительной системы, и привез несколько метров медленно горящего бикфордова шнура.
Трубокуров и Лена сидели за расчетами, а на рассвете вышли на луг перед усадьбой станции и точно отмерили километровую «базу». Затем они установили на концах ее два теодолита и фотокамеры.
Когда эта работа была закончена, возбужденный, веселый Терехов наполнил пустую консервную банку дымообразующим порошком, вставил в нее один конец отрезка бикфордова шнура и защемил его крышкой. Затем вместе с Дубниковым-старшим и Ниязовым он наполнил гелием все пять оболочек шаров-зондов и связал их вместе. Получилась чудесная гроздь больших шаров, рвущихся ввысь. «Старшина в отставке» с трудом удерживал их своей сильной рукой.
Когда взошло солнце, к ним подошел Трубокуров.
— Ну что ж, приступим, — сказал он, поеживаясь от утренней сырости. — Мы с Леночкой готовы вести наблюдения. Да и вы, я вижу, все приготовления завершили.
Терехов взглянул на друга, кивнул головой и привязал консервную банку к стропе, идущей от грозди шаров. Затем, немного трясущимися руками, он чиркнул спичку и поджег свободный конец бикфордова шнура. Шнур зашипел и вспыхнул голубоватым пламенем, разбрасывая короткие искры.
Трубокуров взглянул на часы и скомандовал:
— Отпускай!
Дубников разжал пальцы, державшие стропу, и гроздь шаров стремительно понеслась вверх, в светлое, спокойное утреннее небо.
Никто не сказал ни слова в течение нескольких минут, до тех пор, пока розовые, похожие на дорогие жемчужины, шары-пилоты, все уменьшаясь и уменьшаясь, не скрылись наконец в вышине.
Тогда Ниязов тихо спросил:
— А когда оно образуется?
— Скорость подъема большая, — ответил Трубокуров, — по расчету, двадцать метров в секунду. Следовательно, через десять минут… — И, помолчав немного, добавил, обращаясь к Лене Павленко: — Станьте к ближайшему теодолиту вместе с Михаилом Ивановичем. А я пойду к другому с Валыпиром…
Никогда, пожалуй, не ощущал еще Терехов такого медлительного движения времени. Вереницы мыслей пронеслись в его голове за эти десять минут.
