Билли, даром что военный, но мозгами пошевелил, что-то прикинул и подчиненным своим приказал. Те живенько так засуетились и стали на крышу КПП залазить.
– Это чтобы пули сверху вниз шли, – зачем-то пояснил окружающим Чупа. – Они, значит, вначале его с ног собьют, а потом…
И все-таки Билли идиот. И Голландец – тоже придурок, недалеко ушел. Должен был кто-то соискателей предупредить, что сейчас начнется грохот? Должен был. Но Билли понадеялся, наверное, на Голландца, тот на Билли, так что когда шесть автоматов одновременно стали стрелять, а гильзы – горячие гильзы посыпались соискателям на головы, вот тут и началось веселье.
Женщины – визжать и разбегаться, мужики – кто на землю падает, кто бежит к шлагбауму, чтобы, значит, глянуть, что за сыр-бор. Экскурсоводы мечутся среди тех и других и пытаются убедить, чтобы без паники.
Чупа схлопотал в рожу от пенсионера, Длинный приложил вначале туристу, а потом и его жене. Стукарик вцепился в бабу, которая сдуру и от паники полезла под шлагбаум, еще две бабы вцепились в Стукарика, чтобы он их спас и защитил, Голландец машет резиновой палкой, особо не разбирая, кому и куда лупит…
А «голем» идет. И ему вроде наплевать не только на суету-крики-панику, но даже и на выстрелы, на пули ему наплевать.
Он, между прочим, из глины. У него нет ни сердца, ни мозга, ни чего другого. Сплошная глина. Ну, или что-то вроде глины. Мы как-то с ребятами такого засекли еще в Зоне, сопровождали до самой границы, а потом, уже тут, на родной земле, его расстреляли. Чтобы знать, если что.
Так своего мы уработали из четырех стволов, с десяти метров минут за десять. Пуля или там заряд картечи входят в туловище с чмоканьем, землистая плоть поется, идет кругами, как болотная поверхность, а потом затягивает отверстие, будто и не было.
Так это у нас были охотничьи ружья, двенадцатый калибр, да еще и скорость пули не очень высокая, а у солдатиков калибр пять и шесть, пули прошивают «голема» не останавливаясь, выбивают пыль из земли и крошки из асфальта позади него. Ни одна, кажется, мимо не прошла. Но и толку нет.
Потом ударил пулемет с «хаммера». Сержант, сидевший в люке, подпустил «голема» поближе да и врезал из крупнокалиберного.
«Голем» исчез. Вот только был, а через секунду – исчез. Расселась пыль – только ноги «голема» стоят, где-то до колен, хотя колен у него как раз и нет. Как и остальных костей.
Только сержант собрался добить конечности, как они потекли, опали и превратились в лужицу чего-то, похожего на свежее коровье дерьмо.
– Вот такие дела, – сказал кому-то Длинный.
– Ага, – подтвердил Чупа. – Теперь еще час ждать, пока все это рассосется… Водители «калоши» нипочем не поведут над этим. А оно как раз посреди дороги…
А вот это мысль.
Я стал искать взглядом своих клиентов, оказалось, что они как стояли, так и стоят. Очереди нет, а они вроде как в ней стоят, с места не двигаются. Закурили и тихо о чем-то щебечут.
– Все, парни, – сказал я ребятам. – Мне пора.
– Ты на празднике будешь? – спросил Длинный, и я вспомнил, что забыл о празднике.
День города, между прочим, а не хрен собачий. И день сегодня не абы какой, а праздничный, юбилейный. Что сегодня двадцать лет, как образовалась наша Зона. И мероприятия обещались быть крутыми, славными и запоминающимися.
– В девятнадцать двадцать, – напомнил Чупа.
Точно.
Двадцать лет назад ровно в девятнадцать двадцать и грянуло. Так что, по обычаю, и годовщину празднуют с девятнадцати двадцати и вроде бы как неожиданно. Нет ни одного плаката или воздушного шарика. А вот в девятнадцать двадцать ка-ак жахнет! Двадцатый год подряд.
Голландец даже особо спорить не стал, сунул амбарную книгу для росписи Первому и Второму, сфотографировал их по очереди и скинул фотки в компьютер.
– Ну ты понимаешь, Блондин, что аккуратно, чистенько, не гадить, надписи не оставлять… И выйти не позднее…
– Не позднее двадцати минут восьмого, – сказал я. – Буду, не сомневайся. Ежели мои красавцы отстанут – выйду без них.
И, для воспитания, повысил я голос и продекламировал вслух любимый каждым сталкером пункт из «Уложения» о том, что не несет сопровождающее лицо ответственности за клиента, в случае отказа какового обязан только сигнализировать в компетентные органы, а вот право имеет уйти, убедившись, что клиенту не угрожает непосредственная опасность.
Обычно лица соискателей при такой декламации вытягиваются, становятся серыми, почти как у «големов», но мои отреагировали спокойно. Загасили бычки, поправили лямки на рюкзаках и выжидающе посмотрели на меня.
Я в детстве бывал в деревне у деда, ездил в повозке, запряженной парой коней. Так вот, кони с таким точно выражением морд оглядывались на ездоков. Ну, давай, что ли?
Значит, пошли.
Я выдвинулся вперед, сделал несколько шагов, по довольному сопению за спиной понял, что оба идут следом и готовы так маршировать и дальше.
Мы обошли шлагбаум, вдоль стеночки прошмыгнули мимо того, что осталось от «голема», и вошли в старый квартал. Я оглянулся – над КПП ветер теребил старый плакат «Добро пожаловать, пришельцы!», повешенный еще тогда, когда всем казалось, что это именно зеленые человечки устроили все это у нас в городе.
Плакату было уже лет двадцать, намалеван он был на какой-то легкой ткани, должен был уже истлеть в прах, но только выцвел да запылился.
Ладно, бог с ним. Только я собрался идти дальше, как слышу – сзади что-то звякнуло. Оборачиваюсь – Второй открывает сумку и вытаскивает из нее видеокамеру.
Это он ее, значит, в сумке нес. Это он, значит, оператор, мать его так. И это значит, что я повел в Зону съемочную группу, чтоб им всем пусто было.
А Второй, мало того, что камеру достал, так еще и на колени становится и объектив сует в подвальное окошко. А там, между прочим, «ведьмин студень», и не самый популярный в Хармонте коктейль, а самый что ни на есть настоящий «ведьмин студень». И если хоть капля этой гадости попадет на кожу, то человек до самого конца жизни это место будет поглаживать, теребить, царапать и ковырять. Ковырять-ковырять-ковырять, пока не проковыряет насквозь. Пальчиком или там стамеской – неважно. Важно, чтобы посильнее на эту точку счастья давить.
Вот это я Второму ласково так и рассказал, он побледнел и от окна отшатнулся. Там как раз пламя голубенькое от поверхности «студня» оторвалось да потолок прямо возле окна и лизнуло.
Второго бросило в пот, прямо потекло с него. По щекам, по шее, капельки повисли на ресницах и кончике носа.
