Но радоваться победе мне было некогда. Из института я сразу отправился к Сереге, который давно уже хотел со мной встретиться по какому-то важному вопросу. Я позвонил ему по телефону, и он предложил мне встретиться в сквере около его дома через полчаса, благо погода стояла замечательная. Мотоцикл быстро доставил меня к месту встречи, и я уселся на лавочке в ожидании друга. Почти тут же на противоположной стороне сквера устроились мои соглядатаи, о которых в горячке подготовки к защите дипломного проекта, я успел если и не забыть, то, во всяком случае, исключить из перечня важных мыслей. Теперь они снова напомнили о себе. Я полагал, что слежка как-нибудь рассосется сама собой или перейдет во что-то другое, но уже несколько месяцев ситуация оставалась неизменной, и это становилось тягостным. До сих пор я берег Серегу от своих проблем, у него они были более серьезными, но сегодня решил рассказать о них.
Серега появился передо мной, когда я полностью утонул в своих мыслях. Он выглядел радостным и оживленным, чего с ним не было уже давно, и я искренне порадовался за него, подумав про себя: "Вот, что может сделать женщина с мужчиной даже в самых тяжелых обстоятельствах". Сразу передо мной возник образ Нины. Он всегда находился где-то совсем рядом и появлялся при каждом удобном случае.
Мы уселись на лавочке и вместо того, чтобы рассказывать, я начал слушать Серегу. Его слова проливали свет на слежку, и мне, конечно, надо было давно встретиться с ним и все рассказать. Оказалось, что еще несколько месяцев назад, когда стало ясно, что Серега уволен с работы с волчьим билетом, и ему никто не может помочь в трудоустройстве, грозит высылка из Москвы за тунеядство, он, грустный и печальный, сел посидеть на лавочке в этом же сквере. Было холодно, и он уже собрался уходить, когда к нему подсел откровенно нетрезвый мужчина средних лет. Почти сразу же он начал жаловаться Сереге на жизнь: с работы выгнали, в доме жена и двое детей, жрать нечего и так далее. Он так разжалобил Серегу, что тот его начал утешать и рассказывать о своих бедах. Мужчина, хоть и пьяный, но слушателем оказался внимательным. К концу разговора он уже совсем протрезвел и пообещал поговорить с нужными людьми, чтобы помочь Сереге. Эту метаморфозу Серега осознал, только придя домой. Он не придал разговору серьезного значения, но через несколько дней в его квартире зазвонил телефон. Звонивший назвался тем самым случайным знакомым из сквера и пригласил Серегу на собеседование. Оно должно было состояться на следующий день почему-то в соседней поликлинике в отделе кадров. Когда Серега пришел туда, он действительно нашел дверь с такой табличкой, за которой оказался пустой кабинет, в центре которого стоял письменный стол, а за ним мужчина, но уже другой. Разговор пошел в форме допроса, в ходе которого Серега рассказал о себе, своих близких, друзьях и работе, наверное, все, что знал сам. Скрывать ему было нечего. Ужасно устал от этого разговора и ушел домой с больной головой. Примерно через две недели его снова вызвали, на этот раз письмом, которое принес посыльный, но теперь его пригласили совсем в другое место, в какой-то научно-исследовательский ин- ститут, где в разговоре участвовало уже несколько человек. Беседа носила уважительный характер. Хозяев интересовало, насколько сложно организовать производство икры в заводских условиях и как скоро это можно сделать. Кроме того, они спрашивали, кого из своих знакомых он хотел бы видеть среди своих ближайших сотрудников. Вот тут Серега и назвал меня. Ничего предосудительного в этом не было и с моей точки зрения, но именно тогда и началась слежка за мной. Я сказал об этом Сереге и показал на мужчин, сидевших на скамейке по другую сторону сквера. Серега покраснел, думая, что я обвиняю его в предательстве, но тут же успокоился. Я сказал, что прекрасно понимаю его и ни за что не осуждаю. Так и было на самом деле. Надо было мне самому, когда понял, что за мной следят, рассказать все Сереге. Мы договорились встретиться завтра, чтобы отметить вместе защиту моего диплома и поговорить о наших делах.
Распрощавшись, я уже через несколько минут был около своего дома. Поставив мотоцикл на его обычное место, я собрался войти в подъезд, но дорогу мне преградил один из моих соглядатаев.
– Извините, – сказал он, – не могли бы вы пройти с нами.
В кинофильмах и детективах такую фразу обычно говорили при аресте матерого шпиона или диверсанта, вежливостью подчеркивая безвыходность положения жертвы. Я оглянулся и увидел, что его напарник стоит позади меня. Все было сделано, как полагается. Я молча пошел с ними. Наручники на меня надеть никто не пытался. Кроме того, на заднее сидение автомобиля, куда меня посадили, рядом со мной никто не сел. Это оставляло какую-то надежду, что я еще не арестован.
Машина петляла по городу минут пятнадцать и, наконец, остановилась у глухих ворот в одном из безлюдных переулков. Ворота открылись и, пропустив машину, сразу закрылись. Во дворе с аккуратными газонами и клумбой в центре стояло несколько автомобилей. Они стояли, вытянувшись в ровную линию, перпендикулярно белой полосе, нарисованной на чисто выметенном асфальте. Людей во дворе не было. Во всем этом было что-то военное. Я вышел из машины, которая сразу же тронулась с места, и начал подниматься по ступеням крыльца. Другого пути просто не было. Дверь в дом, как и ворота, открылась сама собой. Только за ней я увидел первого обитателя дома. Это был молодой человек в штатском, хотя я ожидал увидеть здесь военных. Он молча поклонился и, ни о чем не спрашивая, жестом пригласил следовать за ним. Мы поднялись на второй этаж, где мне была показана дверь, в которую я должен был войти сам. Я вошел туда без стука и сразу был наказан за свою невежливость укоризненным взглядом немолодой, но привлекательной дамы, сидевшей за столом, уставленным несколькими телефонными аппаратами и пишущей машинкой. Шевельнулась какая-то дурацкая мысль, не имеющая никакого отношения к происходящему: "Наверное, эта дама могла бы отпечатать мой дипломный проект гораздо быстрее, чем я". Глупо, но что поделаешь, – мыслям не прикажешь. Между тем, дама поднялась со своего места, подошла к двери, ведущей в кабинет, и, приоткрыв ее, сказала громким певучим голосом: "Николай Петрович, к вам посетитель".
Я вошел в кабинет. Он показался мне огромным. В его дальнем конце стоял большой письменный стол с лампой под зеленым абажуром и множество телефонных аппаратов. Перпендикулярно ему стоял другой стол, за которым свободно разместилось бы человек двадцать посетителей. Одна стена кабинета была задернута занавеской. Судя по всему, за ней были развешены какие-то карты или схемы. В углу стоял уютный журнальный столик и два кресла. Из-за стола навстречу мне поднялся мужчина крепкого телосложения, чуть выше среднего роста в отлично сшитом костюме. Я не слишком разбирался в одежде, но в данном случае не надо было быть знатоком, чтобы понять это. О его возрасте судить было трудно. Наверное, ему было за пятьдесят. Светлые волосы без признаков седины могли быть подкрашены. Простое, интеллигентное, но абсолютно незапоминающееся лицо. Про такое говорят: без особых примет. Он встретил меня на середине кабинета. Протянул руку. Рукопожатие было крепким и энергичным. Жестом предложил мне сесть в кресло. Сам сел в другое – в пол-оборота ко мне. Не тратя ни секунды на знакомство, заговорил о деле:
