Почти неделя в одном ритме, пусть и совершенно новом…
Но заводить песенку все равно надо. Теперь она – часть работы. Надолго от работы не убежишь…
Стас притормозил, вывернул почти на обочину.
– Ну что, шерстяной, проснулся? Застегнись, сейчас будет холодно.
Сегодня Серый был какой-то хмурый. Вроде уж пятый день такая история, пора бы и привыкнуть. Но нет… Надулся, словно грозовая туча. Четыре дня терпел, а теперь надоело?
Ладно, перетерпит. Сегодня в последний раз.
Стас перегнулся через Серого, вжикнул электромотором.
Через открывшееся окно в машину ворвался холодный воздух. Разомлевший в тепле и убаюканный урчанием мотора Серый мгновенно засуетился. Выпрямился в кресле, заскрипел кевларином, одергивая курточку, вжикнул молнией.
Стас сделал музыку еще громче – так, чтобы ее было хорошо слышно и вне машины, – и медленно пополз вперед. Совсем медленно, верст десять в час.
– Протирай глаза и смотри, шерстяной. Если пропустим, то придется ползать туда-обратно вдоль дороги, как вчера. Опять полдня вылетит коту под хвост.
– Ыпа, – буркнул Серый.
Но послушно уставился в окно.
* * *
Шоссе было почти пустое.
Изредка проносились тяжелые фуры, обдавая “ниву” коротким ревом и сизыми выхлопами, а потом снова пустое шоссе, орущие из динамиков битлы и придорожные кусты, от которых уже рябит в глазах…
– Ыпа-ыпа-от! От! – Серый вскочил в кресле, вытянул лапу. – Ыпа-ыпа! От! От!
Из-за березки к обочине вынырнула крыса. Не местная – эти мелкие, как хомяки, – а московская, крупнее иной кошки. Показалась на миг, привстав на задние лапы, как тушканчик, и тут же нырнула в придорожные кусты, затерялась меж голыми прутьями и грязной, подгнившей листвой, оставшейся с осени.
Стас затормозил. Приехали.
– Молодец, Серый.
– Ыва? – тут же радостно предложил Серый.
– Ыва, ыва. Только не для тебя, обжора.
Так, а что у нас с километражем? Стас прикрыл глаза, подсчитывая… Туда, сюда, минус сотня от гостиницы, от этих “Дубовых домиков”…
А что, неплохо. По графику и даже чуть лучше. Хорошо их Арни выдрессировал. За пять дней батальон прошмыгнул пятьсот двадцать верст.
Стас выключил музыку, закрыл окно. За полчаса поиска с открытым окном, чтобы музыка помогла крысам опознать машину, салон выморозило. Не только у Серого зуб на зуб не попадал…
Стас включил обогрев и вылез из машины. Обошел, открыл багажник “нивы”. Сзади заревела, приближаясь, фура. Стас чертыхнулся, захлопнул багажник.
И стал изображать сладчайшие потягуши. Словно просто вылез из машины затекшие руки-ноги размять…
Совсем некстати будет, если какой-нибудь сердобольный водитель решит притормозить, чтобы узнать, не случилось ли чего. И рассмотрит Серого. И запомнит лицо. И номер.
Нет уж… Стас подождал, пока фура уберется к чертовой матери. Когда она превратилась в серое пятно на горизонте, а басистый рев двигателей почти потерялся в шуме ветра, Стас свистнул.
Из кустов показался Роммель. За ним, в кустах, еще морды. Но на дорогу не лезут.
– Ладно уж, вылезайте, – сказал Стас. – Молодцы… Принимайте, заслужили.
Четырехлапые бойцы не заставили себя уговаривать. Роммель лишь повел мордой, и пять крыс тут же вылетели из кустов и выстроились в очередь. А из-за переплетений голых прутьев уже выглядывали следующие.
Стас вытащил из багажника полукилограммовый пакетик кошачьего корма и вручил первой крысе. Крыса осторожно вцепилась зубами в его верхушку, где бумага была сложена в несколько раз. И, привстав на задние лапы, чтобы пакет не волочился по земле и не порвался, засеменила в кусты.
Вторая крыса уже ждала, открыв пасть. Приняла свой пакет и посеменила следом. А из кустов, в хвост очереди, вынырнули две новые.
Стас вручил третий пакетик с кормом, и в это время сзади загрохотало. Блин, да что ж такое! Разъездились, как нарочно!
– Брысь!
Но обочина и так уже опустела. Крыс словно корова языком слизнула.
На всякий случай Стас прикрыл багажник. Вдруг в фуре зоркий кто? А в багажнике сотня пакетиков с кошачьим кормом. Такое запоминается. А кого-то, может, и задуматься заставит. И даже навести на мысль и набрать номер…
У службы быстрого реагирования КГБ номер простой. Запоминается элементарно: три и семь, два святых числа. Такой просто грех не запомнить. При нынешней сознательности граждан в вопросе генной безопасности любой шофер средней полосы этот номер знает. И если заподозрит что-то, тут же вставит видеофон в хэнд-фри и наберет этот тридцать седьмой. Единый для всей страны и, разумеется, совершенно бесплатный. Может быть, еще и премию дадут, если вызов не окажется ложным.
Нет уж, спасибо. Не для того продвигались к Пензе с таким геморроем уже пять дней, чтобы залететь из-за подобной мелочи…
Стас отошел на шаг от машины и старательно потянулся. Даже зевнул для большего правдоподобия.
Последние пакеты совал уже не глядя, нырнув в багажник с головой, чтобы дотянуться до сусеков.
Девяносто девять… Сто…
Все вроде.
Стас высунул голову из багажника, выпрямился. Поежился от холода, еще раз огляделся – не забыли ли чего? Вроде пусто.
Поглядел под ноги. Очереди больше не было.
Значит, все верно. Ничего не забыли. Все сто пакетиков перекочевали из багажника в зубы крыс и ушли в кусты.
Где-то там, рассредоточившись в старой листве по всем правилам ведения разведки, шесть сотен серых бойцов пировали. Заслуженно, впрочем. По сотне верст в день – это более чем прилично. Особенно когда такой марш длится не день и не два, а почти неделю. Пятый день уже. Причем по ночам. А в полях по ночам – ниже нуля.
Возле машины остался только Роммель.
Стас захлопнул багажник, приоткрыл заднюю дверцу. Роммель проворно нырнул внутрь. Стас обошел машину и залез на водительское место.
Блин, хорошо-то как! Тепло…
– Ыва! – предложил Серый.
– Ну да, ты тут, конечно, больше всех заслужил… ыва…
Серый залыбился, словно и вправду что-то понял. Согласно мотнул мордашкой:
– Ыпа-ыпа-от!
Между кресел высунулась мордочка Роммеля.
– Сейчас, герр майор. Будет вам и диспозиция, будет и офицерский паек…
Стас достал с заднего сиденья сумку с провиантом. Вытащил термос, бутерброды, завернутые в вощеную бумагу. Упаковку порезанного на ломтики карбоната.
Мясо для Роммеля. Для антропоморфных бутерброды с сыром и ореховой пастой. Горячий и сладкий кофе для всех. Тем, кто равнее всех равных, неразбавленный. Остальным на три четверти с минералкой.
