Вероника сорвала с себя теплую кофту и растянула над пришельцем, чтобы снег не падал ему на лицо.
— Потерпите, господин Рон, — уговаривала она его, — не умирайте. Они обязательно найдут.
— Есть! — прохрипел, вынырнув в четвертый или пятый раз, Костик. И нырнул снова.
Они столкнулись с Андрюшей под водой. Но оба уже знали, что отыскали — руками, в переплетении ветвей, сучьев и бревен, они трогали и ужасались этому — нечто мягкое и податливое…
Костик, задерживая из последних сил дыхание, стал обламывать сучья, что держали эту мягкую массу. Андрюша старался делать то же самое.
* * *
Вода раздалась, и медленно, как в тягучем кошмаре, из нее показалось белое, блестящее под светом факела и фонаря обнаженное тело. Рядом две головы — Андрюши и Костика.
Костик, ухватившись одной рукой за торчавший из воды ствол, перевернул тело.
Мертвые глаза маркиза Минамото были открыты.
Его скрюченные пальцы прижимали к груди дупликатор.
* * *
Казак и Дуглас вытащили тело японца на берег, положили рядом с пришельцем.
Тунгус и девушки помогли вылезти из воды ныряльщикам.
Пегги сразу накинула на Андрюшу свое пальто и потащила его к палатке, но он не давался. Ниночка говорила Костику:
— Ты прыгай, прыгай, миленький, только не простудись.
Костик услышал и начал подпрыгивать на месте.
Веронике вдруг захотелось засмеяться — смеяться было нельзя, она подавляла в себе приступы смеха. Руки, в которых она держала над головой пришельца кофту, дрожали.
Дуглас здоровой рукой вырвал из пальцев маркиза дупликатор.
— Мистер Робертсон, — сказал профессор Мюллер, — если вы полагаете…
— Не говорите глупостей, профессор, — сказал Дуглас. — Я отнесу его на корабль.
— Лучше я сам, — сказал Мюллер. — У вас болит рука.
Дуглас покорно передал профессору дупликатор, а тот Дугласу — фонарь. Дуглас пошел впереди к кораблю, освещая бревна, чтобы профессор не свалился в воду.
Труднее было нести астронавта. Бревна покачивались — от снега они были мокрыми и скользкими. Голову его поддерживала Вероника, под плечи подхватил Кузьмич. Андрюша и Костик держали его под бедра.
Они пронесли Рона в корабль и положили на сдвинутые кресла.
В корабле было тепло, но на Андрюшу напала дрожь, стучали зубы, тряслись руки.
Ниночка, не стесняясь, подолом юбки вытирала Костику руки, а он говорил ей, широко улыбаясь:
— Сейчас твой революционный студент концы отдаст, ей-богу!
Пегги старалась привести Рона в чувство. Она знала какие-то свои, цейлонские слова и движения рук.
— На вид пустяковый прибор, — сказал Дуглас. — Давайте скопируем что-нибудь на прощание.
— Может, он и не проснется, — сказал Мюллер.
— Ах, оставьте! — сказал Дуглас. — Они там страшно живучие.
Он был прав. Рон приоткрыл глаза, чуть-чуть, словно ему мешал свет.
— Господин Рон, — сказал Андрюша, — вы меня слышите? Скажите, как поднять этот саркофаг? Как запустить ваш корабль? Мы не знаем.
— Поздно…
— Мистер Рон, — сказал Дуглас, — мы нашли эту игрушку. Видите?
Он показал дупликатор Рону, но неясно было, понял ли тот, что хотел сказать Дуглас.
Андрюша почувствовал жжение в голове — словно мысли Рона пытались вгрызться в его мозг. Он не понимал слов, но он знал, что надо делать.
Неуверенно, прислушиваясь к дальнему неразличимому голосу, он подошел к пюпитру и начал нажимать на нем кнопки. Дупликатор вырвался из рук Дугласа, подлетел к стене и исчез в ней.
Средняя часть пола начала подниматься, стоявшим там пришлось расступиться. Длинный саркофаг поднялся на аршин от пола, его крышка съехала в сторону и осталась висеть в воздухе.
— Помогите мне, — сказал Андрюша.
Мужчины помогли перенести Рона в саркофаг. Тогда он открыл глаза шире.
— Я… — прошептал он.
Некоторым показалось, что он сказал: прилечу — другим докажу.
— Надо уходить, — сказал Андрюша. — Он должен войти в состояние летаргического сна, прежде чем последние силы оставят его.
— А как же он будет управлять аппаратом? — спросила Ниночка.
— Аппарат будет сам собой управлять.
— Мы будем ждать вас, — сказал Мюллер, глядя, как надвигается на саркофаг матовая выпуклая крышка. Рон смотрел на него, потом перевел взгляд на Ниночку.
— Мы будем ждать вас, — повторила Ниночка.
То же сказали Вероника, Дуглас, даже тунгус Илюшка — как будто иные слова говорить в таких случаях не пристало.
Потом все вышли.
Пегги вышла предпоследней и остановилась, держась за край люка, ждала Андрюшу — она вдруг испугалась, что Андрюшу увезут на небо.
Потом вышел Андрюша, и крышка люка сама задвинулась.
Андрюша помог Пегги перейти по бревнам на берег, где лежал, глядя мертвыми глазами в черное облачное небо, маркиз Минамото. Там же стояли остальные. Вероника опиралась на здоровую руку Дугласа. Ниночка стояла рядом с Костиком, но не дотрагивалась до него.
Мюллер был ближе прочих к краю воронки. Он старался, хоть и с запозданием, определить размеры и точную форму космического аппарата. Вдруг он сказал Андрюше:
— В следующую экспедицию никогда не отправлюсь без фотографического аппарата.
Сначала вздрогнула вода, как бы утекая вниз и обнажая нижнюю часть корабля. Но это был обман зрения — на самом деле он начал подниматься.
Затем с хлюпающим, поцелуйным звуком вода отпустила его, и он начал бесшумно и мерно стремиться точно вверх. Он стал большим темным пятном, а затем еле различимой темной точкой на фоне ночных облаков. В том месте, куда он уходил, образовалось белое пятно. Оно вытягивалось, превращаясь в белую, словно из пара, дорожку. Никому из смотревших на это не доведется дожить до эры реактивных самолетов, и никто из них так и не узнает, что для Земли такие белые полосы станут обычны, как полеты голубей или дым паровоза.
Высоко сверкнула звездочка.
— Все, — сказал Андрюша. Первый и единственный из всех он почувствовал страшную, невосполнимую пустоту в душе.
* * *
Старший Колоколов встретил их у Власьей заимки.
Что-то грызло его — даже не доделал всех дел в Булуне, оставил за себя приказчиков, нанял за большие деньги быстроходный катер у золотопромышленника Аганбегяна и помчался обратно.
Ему первому обо всем и было рассказано.
И он первым вроде бы и поверил, но и не поверил до конца. Потому что даже если несколько достойных доверия людей рассказывают тебе о событии, которого быть не может, побеждает чаще всего твое собственное трезвое мнение. А профессору, прощаясь с ним в Новопятницке, он сказал:
