Холодно, холодно, еще холоднее. Княгиня Блуцкая, она видела первая. Тряхнуло головой. Что такого случилось той ночью на иркутской улице? Ведь так, на самом деле, люта не коснулось — даже если я-оно и помнит, будто бы люта коснулось. Из другого, другого прошлого родом.
Старик глядел.
Облизало губы.
— Они должны выслать курьера…
— Не беспокойтесь, до места он не доберется.
Замигало, в глаза кольнула резкая, кристальная белизна, бьющая из окна за спиной Старика.
— Польша подо Льдом, — шепнуло я-оно.
— А остальную часть мира можете оставить для себя.
И так вот — над Историей — пожало холодной рукой ледяную правую руку Юзефа Пилсудского.
Выехало часом позже, вступая в гонку с южным Солнцем и казаками. Адин и Чечеркевич (кривоногий товарищ Адина) вели вверх, по покрытым лесом склонам, поначалу до еще глубже забравшейся в горы деревни Шимки, где, как они заверили, живой души за много лет не увидишь, ведь всех землепашцев Зима давным-давно выгнала — а из Шимок по крутому спуску прямиком на губернский тракт, по которому можно быстро перескочить Байкал, чтобы, в конце концов, полностью оторваться от любой погони в Приморских Горах. Японцам, оставшимся со Стариком в Тунках, будет легче вырваться и распылиться по тайге, они ведь не обременены багажом, оборудованием, запасами. Ехало двумя упряжками: тунгусские проводники на своих низко сидящих санях, затем упряжка в четыре оленя с санями японцев, приспособленными к бездорожью и ледяным полям Сибири. На эти, последние, перегрузило багаж из саней Щекельникова, а так же ящик с печкой Теслы, вместе со спрятанным там насосом Котарбиньского и мотками зимназовых кабелей. Адин с Чечеркевичем взяли верховых оленей и вырвались на полверсты вперед, проверяя возможность проезда после ночных осадков. Чем выше в горы и глубже в тайгу, тем мороз становился, как бы, тяжелее, злее. Снег трещит под полозьями саней, словно перетираемая лоза. Никто ничего не говорит, все лишь тенисто дышат, даже тунгусы. Господин Щекельников, один раз отвернувшись от поводьев, просопел сквозь тряпки хриплым полушепотом: — Узнали бы меня. Наверняка схватили того урода, которому жизнь его из чертовой рожи вырвал, он и проговорился. И меня зарезали бы, господин Ге. — Больше же никто ничего не говорил, так что раздающиеся из долины случайные выстрелы слышно было очень четко, когда они неслись протяжным эхо над белым пейзажем. Я-оно насчитало восемнадцать выстрелов. Тропа приблизилась к краю обрыва, между вершинами редко растущих здесь пихт и кедров можно было взглянуть прямиком в котловину Тунки. Казаки разъехались среди изб, проверяя следы, ведущие в лес. Раздался очередной выстрел — они спрятались за возможные укрытия. В таком снегу только слепой не прочитает следа, оставленного двумя упряжками с санями, и потому Пилсудский пообещал отстать этот отряд или, по крайней мере, задержать их настолько, чтобы я-оно успело съехать на губернский тракт. Но более всего жалело, что нельзя было подождать доклада тех японцев, выслеженных казаками, так что до сих пор непонятно, какова ситуация в Иркутске, кто же там держит власть, на какой бок перевернулась История, и какие, собственно, приказы направили сюда военных. Похлопало по шубе: снизу пятникова колода Фредерика Вельца. Тесла — живой? не живой? (Нужно как можно скорее сойти на Дороги Мамонтов!) А под картами, в том же кармане — нарисованный от руки Пилсудским эскиз с указаниями, как добраться до Черного Оазиса, могилы, открытой прямиком в Подземный Мир. Секретная гидрография Байкала подскажет вам, пан Герославский, как спуститься к абаасам. И что? — тут же нужно упиться, нажраться тунгетита и молиться, чтобы удачно замерзнуть? Нет, нет, нет! Я-оно туда не поедет! Казаки высыпали из-за церкви, отдали согласный залп, помчались в сторону леса. Встало в санях и махнуло Тигрию, чтобы тот ускорил. В Черный Оазис я-оно не поедет — куда же затем? Господин Щекельников свистнул кнутом, олени дернули под гору, спрыгнуло в снег, чтобы разгрузить сани. Над головой склонялись кедры в сосульках. Упряжка тунгусов исчезала за поворотом. Из долины раздался одинокий выстрел и смертный вскрик. Неоткуда ждать спасения, некуда бежать, нигде нет безопасного пристанища. Снег, тайга, горы, затерявшийся в Сибири человек. Бежало рысцой рядом с санями, даже не слишком кашляя на морозе. При том чувствовало мороз и в костях, гладкое, ледовое движение по внутренним изгибам тела. Мазь помогла не до конца. Бежало в молчании, в тьметистом пару, подсчитывая про себя все совершенные ошибки, и так вот, с каждой учтенной глупостью, запомненное прошлое замерзало в запутанной форме — тонкой, барочной арабеской инея вокруг совершенно уже замороженного Бенедикта Герославского. Ведь неопровержимая правда, ось и стержень всяческой правды — это нынешнее мгновение, этот обледеневший склон, эта заснеженная тайга и эхо отдаленной стрельбы, это чистое, ясное небо, зимнее Солнце, горы под Солнцем, и этот безумный поход в слепой погони за Отцом Морозом: исходящие паром олени, перегруженные сани, Тигрий Этматов и его почитатели абаасов, Адин и и еще один кривой японец, а еще господин Щекельников (и его ножики).
— Эмукол эта!
— Апатка.
— Или мат!
Тунгусы что-то высмотрели на Байкале. Вышло из палатки на мороз, посильнее перехватывая доху поясом, обвязывая лицо шкурами. Восьмое утро безумной сибериады — неужто погоня до сих пор шла по следу? Адин с Чечеркевичем клялись, что любой следопыт неоднократно потеряется на льду Байкала, в метели, в бешеных вихрях. Я-оно сползло по покрытому ледовой скорлупой обрыву на самый край провала, что открывался над верхушками деревьев на гладкую бесконечность Священного Моря. Тигрий Этматов и его двоюродный брат сидели на корточках в снегу, засмотревшись в белизну, переливавшуюся с земли в небо и обратно.
— Ру, ру, ру, — урчал шаман.
Я-оно сняло мираже-стекла, образ лед-озера тут же замерз. На юго-восточном горизонте, куда пялились инородцы, висела темная запятая, меленькое пятнышко, словно старая царапина на фреске. Как раз сейчас был один из тех немногочисленных моментов, когда байкальские ветры отступают в горы, и снежные занавеси не скрывают лица Священного Моря. Если бы я-оно находилось чуть повыше, то наверняка увидало даже саму Зимнюю Железную Дорогу, возможно, даже какой-нибудь товарный склад под черными клубами дыма, ползущими по льду. Хмм, но, может, никаких складов и не увидало бы — поддерживают ли Иркутск и Холодный Николаевск контакты с остальной Сибирью?
