Я вернулся в теплоту комнаты. В ней было душно, и комфорт ее был глуп и неуклюж — жаровня, низкие кресла, кровать, заваленная мехами, одеяла, драпировки.
Накинув зимний плащ, я вышел прогуляться — в неуютную погоду в неуютном мире.
Сегодня у меня был ленч с Сотрапезниками Обсле и Джегеем и другими, которых я встретил прошлым вечером, кроме того, меня представляли тем, кого я не знал. Закуска была, как обычно, подана на буфете, и ели мы все стоя, быть может, для того, чтобы никому не казалось, что он провел весь день, сидя за столом. Впрочем, на этой официальной встрече на такой случай было подготовлено несколько мест за столом, и на огромном буфете стояло восемнадцать или двадцать холодных и горячих блюд. Стоя где-то сбоку, еще до того, как было нарушено табу на деловые разговоры, Обсле, ставя свое блюдо с огромными яйцами всмятку, заметил меня.
— Вы знаете, парень по имени Мерсен — шпион Эренранга, а Гаум, что находится здесь, явный агент Сарфа.
Он был как всегда словоохотлив, расхохотался в ответ на мою смущенную реплику и занялся сушеной рыбой.
Я не имел представления, что такое Сарф.
Когда все стали рассаживаться, вошел молодой человек и заговорил с хозяином, Джегеем, который повернулся к нам.
— Новости из Кархида, — сказал он. — Король Аргавен разродился сегодня утром, но ребенок через час умер.
Наступила пауза, сменившаяся гулом голосов, а затем человек по имени Гаум засмеялся и поднял свою пивную кружку.
— Да живут и здравствуют все Короли Кархида! — закричал он.
Некоторые присоединились к его тосту, но многие воздержались. — Во имя Меше, смеяться над смертью ребенка, — скривив лицо от отвращения, сказал толстый пожилой человек в пурпурном, сидящий рядом со мной, бриджи плотно облегали его ноги.
Дискуссия переключилась на тему, что теперь сын Аргавена от кеммеринга может стать его наследником, ибо ему уже за сорок, детей у него, скорее всего, больше не будет. Некоторые считали, что регентство сразу же кончится, другие сомневались в этом.
— Что вы думаете об этом, мистер Ай? — спросил меня некто Мерсен, которого Обсле назвал кархидским агентом, это означало, что он был одним из людей Тибе. — Вы же только что из Эренранга, что там говорят относительно слухов, будто Аргавен фактически без оповещения отрекся от престола, передав правление своему кузену?
— Да, до меня доходили такие слухи.
— И вы считаете, что под ними есть какие-то основания?
— Представления не имею, — сказал я, и в эту минуту хозяин прервал нас репликой о погоде, потому что собравшиеся приступили к еде.
После того как слуги убрали пустые тарелки и горы объедков с буфета, мы расселись вокруг круглого стола, и перед каждым стоял бокал с жидким огнем, который они, подобно большинству мужчин, называли водой жизни, и мне стали задавать вопросы.
После исследований, которыми меня мучили в Эренранге врачи и физики, мне не приходилось сидеть лицом к лицу с группой людей, которые хотели бы, чтобы я отвечал на их вопросы. Некоторые кархидцы, особенно фермеры и рыбаки, с которыми я провел первые месяцы, удовлетворяли свое любопытство — которое было довольно настойчивым — просто спрашивая меня. Здесь же говорили уклончиво, смутно, замыкаясь в себе. Им не нравился обмен вопросами и ответами. Я вспомнил о Крепости Азерхорд, где Фейкс Ткач дал мне убедительный ответ… Даже специалисты знают, что вопросы в силу ясных психологических причин не должны переходить определенной границы, особенно в области деятельности желез внутренней секреции и обмена веществ, чем я сильнее всего отличался от геттенианских норм. Например, меня никогда не спрашивали, как постоянная половая принадлежность, свойственная моей расе, сказывается на социальных институтах, как мы чувствуем себя в состоянии «постоянного кеммера». Они слушали, когда я рассказывал им; психологи слушали, когда я объяснял им сущность мысленного общения, но никто из них не позволял себе задавать самые главные вопросы, чтобы составить себе ясную картину об обществе Терры или Эйкумены — кроме, впрочем, Эстравена.
Здесь же они не были столь связаны обязанностью соблюдать чей-то престиж или блюсти гордость и чувствовалось, что вопросы не оскорбляют ни спрашивающего, ни отвечающего. Тем не менее, скоро я убедился, что спрашивающие полны желания уличить меня или поймать на обмане. Это на минуту выбило меня из колеи. Конечно, я встречался с недоверием в Кархиде, но очень редко с явным желанием быть недоверчивым. Тибе продемонстрировал мне подготовленный спектакль на тему «Я-знаю-что-имею-дело-с-обманом» в день парада в Эренранге, но теперь-то я знал, что то была часть интриги, чтобы дискредитировать Эстравена, и я догадывался, что, в сущности, Тибе верил мне. Он, кроме того, видел мой корабль, небольшой космический бот, который спустил меня на планету; он имел свободный доступ к сообщениям инженеров, изучавших мой корабль и ансибл. Никто из здешних Обитателей Орготы не видел моего корабля. Я мог показать им ансибл, но сомневаюсь, чтобы их убедила эта Чужая Штука, поскольку у них не было достаточно знаний, чтобы, убедившись в ее подлинности, не принимать ее за обман. Старый Закон о Культурном Эмбарго не позволял мне представить на этом этапе убедительные и доступные для анализа искусственные образования, и поэтому у меня ничего не было, кроме моего корабля, ансибла, подбора слайдов в ящичке, несомненной странности моего тела и моего образа мышления. Слайды пошли вокруг стола, и их рассматривали с тем невозмутимым выражением, с которым вы смотрите на фотографии членов чужой семьи. Вопросы продолжались. Что представляет собой Эйкумена, — спросил Обсле, — мир, лигу миров, какое-то место или правительство?
— Ни то, ни другое, ни третье. Эйкумена — это наше слово, земное слово, обычно ее называют Семья, на кархидском это звучит, как Очаг. Я не уверен, как это будет звучать по-орготски, я еще не так хорошо знаю ваш язык. Думаю, что не Сотрапезность, хотя есть несомненное сходство между Правительством Сотрапезности и Эйкуменой. Но в сущности Эйкумена — не правительство. Она представляет собой попытку отделить мистику от политики, и на этом пути, конечно, большей частью могут быть неудачи, но они принесли куда больше пользы человечеству, чем успехи предшественников. Создано общество, которое хотя бы потенциально обладает культурой. Это форма образования, в определенном аспекте это что-то вроде очень большой школы — в самом деле очень большой. Поводы для связи и сотрудничества лежат в сути этого образования, и в другом аспекте она представляет собой лигу союзов или миров, создавших некоторое подобие централизованной организации. В этом плане я и представляю Лигу. Жизнью Эйкумены как политического единства управляет сотрудничество, а не законы. Они тут не требуются, решения вырабатываются на основе советов и договоров, а не уговорами и командами. Как экономическое сообщество, оно очень активно, расширяя свои межпланетные связи и поддерживая баланс торговли в сообществе восьмидесяти трех миров. Восьмидесяти четырех, чтобы быть точным, если Геттен войдет в Эйкумену…
