– Я постараюсь. Но как математически выразить чувства?
– Математика может все! ЭВМ старой конструкции – всего лишь примитивная бабушка нашей Машеньки (назовем так нашу замечательную лазерную электронно-вычислительную машину).
– Машенька? Как интересно!
– Так вот. Бабушка нашей Машеньки сочинила следующие стихи:
Первая зелень пробилась до сроков.
Бухли стволы, наливались соком.
В воздухе пахло промокшей корою.
Где-то весна брела стороною.
– Записали? Каково?
– Записала, но мне не очень нравится.
– Это почему же? Разве здесь нет рифмы, ритма, стихотворности, если можно так условно выразиться?
Все верно. Я поверял с помощью математической матрицы.
– «Стихотворность», как вы сказала может быть, и есть, но поэзии не чувствуется.
– Докажите.
– Пожалуйста. «Первая зелень пробилась…» – это еще куда ни шло, поэтично, но «до сроков» – канцеляризм. Он убивает начало строчки. Так же и во второй – «стволы наливались соком» – здесь что-то можно ощутить. Но «бухли» – некрасиво. Дальше: «В воздухе пахло…» да еще «промокшей корою». Фи!.. Где ж здесь поэзия? Просто информация, бесстрастное сообщение, не прошедшее сквозь поэтическое чувство автора.
– Молодец! Ай да Таня, молодец! – зааплодировал Кунегин. – У вас есть шансы выиграть у меня один сет… из шести.
– Я не умею.
– А на рояле играть умеете?
– Немного. Училась. Но играю плохо.
– И я играю плохо, но не учился. Так вот: пусть машина наша, на несколько порядков более совершенная, чем та, что «бухала сроками», распознает истинную поэзию там, где она наверняка существует, в музыке великих композиторов. Это и будет вашей темой.
– Я не поняла.
– Каких композиторов вы любите?
– Скрябина, Шуберта, Шопена…
– Прекрасно! Шопена! Третий этюд его знаете?
– Конечно.
– Знаете вокальное произведение на его основе? Поэт положил слова на готовую музыку. Сейчас вспомню:
Лето прошло. Лист в полях опал,
И так тоскливо стало на лугу…
Потом:
А порой бывало,
Сколько их летало…
О счастье мечта,
Ты отнята, ты отнята…
Что-то в этом роде. Поняли?
– Не совсем.
– Слушайте, вы, кажется, зря начали мне нравиться. Мячи надо отбивать на лету.
– Я исправлюсь.
– Начнем с Шопена. Выберите наиболее подходящие его произведения. Напитайте машину Шопеном. И не только его музыкой. Дайте Машеньке запомнить все, что сами знаете об этом великом композиторе, о его трагической судьбе, о добровольном изгнании, о болезни, о горячей преданности родине, о любви к людям, о жажде свободы… ну и все, все, что сами узнаете о нем.
– Я поняла. И Машенька должна будет найти слова на музыку Шопена.
– Не найти слова, а выразить музыку поэтическими словами. Что же касается техники стиха, то вам придется заложить в машину все правила стихосложения, ямбы, хореи всякие… словом, выработать алгоритм стихотворной техники. Математически это не слишком трудно. Пусть выучит наизусть, запишет в своей памяти всех поэтов, начиная с Пушкина и кончая Евтушенко. И мы с Машенькой утрем нос всяким виноградам. А? Как вы думаете?
– Профессор! Я так счастлива! Какой вы…
– Ну, ну! Откуда вы знаете, какой я? Вы еще узнаете… и, может быть, не обрадуетесь.
– Нет, я рада! Рада! И ничто меня не переубедит.
– Так начинайте хоть сегодня! Отправляйтесь в библиотеку. Насыщайтесь сначала сами, а потом передадите частичку себя Машеньке.
– Я готова хоть всю себя!..
Сказать по секрету, то, очарованная молодым профессором, его внешностью, эрудицией, дерзостью, Таня Лагина имела скорее в виду его, а не машину. Но она, конечно, не призналась бы в этом ни Евгению Кунегину, ни самой себе…
Так началась работа аспирантки Тани Лагиной у Евгения Кунегин а.
Потянулись рабочие будни, которые казались Тане сплошным праздником. Звучала музыка Шопена, которую впитывала в себя лазерная электронно-вычислительная машина Машенька.
Кстати, она меньше всего напоминала машину.
У нее не было никаких вращающихся частей, колес, осей, цилиндров, зубчаток. Она представляла собой набор огромных, под самый потолок, шкафов с сотами, наподобие пчелиных, окруженных белыми панелями с бегающими по ним огоньками сигнальных лампочек. Они говорили, что машина живет, действует, размышляет, может быть, даже чувствует.
Таня старалась привыкнуть к этой громаде проводов, полупроводников, лазеров и приборов, которые имели на нее «выход» в виде самопишущей электрической машинки. Она и печатала все, что хотела передать Машенька своей наставнице.
Таня переводила на машинный язык, понятный Машеньке, все, что могла узнать о Шопене. И радовалась всякий раз, получая от машины машинописный ответ, воспринимая его как общение с живым существом. Машенька всякий раз «сердечно благодарила» Таню за получение очередной порции информации. Она была очень вежливая, эта Машенька. Таня мысленно нарисовала себе ее портрет в виде привлекательной девушки, своей подружки, которую воображала перед собой на месте пульта. Но эта «подружка» была поистине ненасытной, память ее была бездонна, в ней умещались и стихи, и тексты, и музыка, и самые обыкновенные человеческие размышления, которыми Таня стала безыскусно делиться с Машенькой.
Но самыми радостными минутами для Тани были появления профессора Евгения Кунегина. Он влетал в лабораторию как вихрь. Он проверял математические выкладки Тани, шутил, смеялся, радовался. Это он первый заметил, что Таня с Машенькой «подружились». Тане казалось, что он доволен ею, хотя она пока что ничем не проявила себя на работе. Впрочем, дело было за Машенькой. И она сказала наконец свое слово.
Она выбрала едва ли не самую коротенькую прелюдию Шопена, Восьмую, построенную на теме изящной мазурки, о ней говорилось, что «прелюдия фа диез минор проникнута трепетно-взволнованным чувством и в ней господствует романтический порыв и драматизм». Таня отыскала, что сам Роберт Шуман в связи с появлением прелюдий Шопена сказал о нем: «Он есть и остается самым смелым, самым гордым гением нашего времени».
Машина отпечатала такой поэтический текст на музыку Восьмой прелюдии Шопена.
Лишь для меня
Нет рек без берега,
Нет жара без огня,
Без корня дерева
И без тебя меня.
Нет без тебя меня,
Как роз без запаха,
Как нет рожденья дня
С зарей на западе.
Порой мне кажется:
Застыну в камень я,
Пока не скажешь сам,
Что ты лишь для меня!
Что ты лишь для меня,
Судьбой намечено,
Сердечным пламенем
Дано навечно мне!
Таня испугалась. Только Машенька-машина знала ее сокровенное, только с ней языком математических формул поделилась она своим робким чувством к Евгению Кунегину. Она, Машенька, как бы стала для Тани той самой няней, которой пушкинская Татьяна читала письмо к своему Евгению. Таня Лагина никогда не решилась бы на такое безрассудство. Это сделала за нее в стихах на музыку Шопена безгласная машина-компьютер.
