Блондин выключил фонарь и заговорил негромко, глядя вдаль, в желтую хмарь над крышами, где скакал по облакам винегрет рекламных сполохов, и брезгливо, как в общественный туалет, заходил на посадку сочащийся светом самолет, и дрожали бусинки сиреневого огня на летучих паутинках подвесных мостов. Нудный голос накатывал отовсюду: казалось, что бор-мочет дряхлый ноябрь.
– Странные люди, бу-бу. Столько лет дежурю – одно и то же, бу-бу, одно и то же. Не отпирайтесь, парни, экономьте время! Нарушение пустяковое, зачем делать из себя дураков? Мы пятнадцать минут сидели, любовались, бу-бу. А ты, фонарем в сторону Фредди, бычок за спину. Какой смысл бу-бу-бу~
Валера дернул плечом – показалось, что полицейский сделан из резины, а сквозь дыры в его лице глядит внимательный толстый зверь. Метеором шарахнуло важное и нехорошее предчувствие – слишком быстро, чтобы понять его смысл; рассудок наугад щелкнул фотоаппаратом, надеясь нес-колькими днями позже проявить и предъявить гадкие улики – уже без тол-ку, без пользы…
Копы подняли их, построили в шеренгу, распотрошили кошельки. Ир-ландец похлопывал фонарем по бедру, внимательно изучал лица и одежды, мусолил водительские карточки. Дыры на честном лице затянулись, дежур-ные движения мысли отлично читались по рисунку губ и бровей. Три нару-шителя, слева направо. Первый чижик чистенький, в очках, сыночек па-пенькин, юность, трепет, и республиканская готовность лизать крепкую ру-ку закона; номер два – мужик мутноглазый, заморский, мается, не пой-мешь, что на уме, лучше не миндальничать; третий жгучий жук-латинос, живой, подвижный, тут все ясно.
– Вы двое (твердый палец тык, тык) марш к машине. Мартин, прими! А ты, птенчик (отечески шлеп Джимми по плечу), рассказывай. Как же ты докатился?
Из-извините, сэр, Джимми, желтый, как луна, посверкивал линзами очков. – Я первый раз… И вообще случайно. Больше не повторится, чест-ное слово!
– Твое счастье, что в машине места на двоих. На, держи! – Ирландец бросил ему кошелек. – И бегом отсюда! Десять секунд, чтобы тебя не ста-ло. Раз! Два!… Стой! Вернись.
– Д-дда, сэр. – Джимми подошел, преданно поднял подбородок.
Ирландец хмыкнул. Повернулся к пленникам, которых его напарник уже застегивал в наручники (Валеру веселил нежный холод металла).
Парни, могильники есть? Отдайте своему другу. Затрахаетесь потом получать.
Дверца машины захлопнулась полумрак, теснота. Сказочная смена де-кораций, детский спектакль, полустертое воспоминание. По плечам гуляли волны, зарождаясь в желудке, нагруженном жирным ужином. Частота и амплитуда волн коррелировали с окружающими звуками. Модуляция. Ва-лера неуклюже покрутил скованными руками: боль от наручников казалась сладкой.
– Хей-хей! – прохрипела теснота. – Как живем, мужики!
Машина заурчала и поплыла. Снаружи закружили пятна света, замель-кали миражи листьев, побежали тени узловых объектов, задающих ритм: деревья, здания, столбы. С боков уютно поджимали чьи-то плечи. Валера щурил глаза – представлял, что едет на карусели. Тошнота способствовала. Он улыбнулся и прошептал «карусель», но вместо милой картинки нарисо-вался замшелый диск, лязгнул металл, дохнуло ледяным ужасом…
– Офицер! – веселый Фреддин голос. – Просьба, офицер. Браслеты распусти, туго затянул.
– Подожди, сейчас выйдем.
Машина остановилась под ярким фонарем. Полицейский участок бодр-ствовал: моталась входная дверь, бурлила суета, реготали энергичные копы. Голоса маслом лились на душу и гасили волнение. По радужной пленке растекались пятна ночи, качались потешные пузырьки растаявшего ужаса. Меня арестовали, думал Валера, глотая неуместный смех. Какая чушь! За траву, как студента. Американская система приняла в жернова, теперь уже не сбежишь. Ну и слава богу, можно ослабить струны.
Приключение выпячивалось из пучины черной змеей, выкладывало кольца, кодировало утомленный ум: плыви по маслу, ничего не решай, не следи за часами. Происходящее сыпалось в память кое-как, бессвязным коллажем.
– Что стал, раздевайся! Одежду сюда клади. Не спи, ты не один у меня.
Трусы до колен. Повернись… Так. Одевайся и в коридор.
– Палец расслабь, расслабь! Ч-ч-черт, техника… Нет, сорвалась. Давай еще раз… Ага, вроде скушала.
– Это у вас новая машина? Раньше, я читал, чернилами снимали.
– Новая, новая. Давай безымянный. Да расслабь же!
Йо, браза! Сигареткой помоги. Не куришь? Жаль. За что взяли?
– Гм… За траву.
– Курил, что ли? А говоришь, не куришь! Меня за драку. С шестерыми бодался, прикинь! Первый раз такое. С двумя, с тремя – было. А с шесте-рыми никогда… Парни, сигаретку?
Шершавая стена царапала затылок. В теплых масляных волнах зарож-дался непорядок: открывались нехорошие прорехи, выглядывали нахаль-ные мерзкие мысли, будто не свои.
В среду будет звонить Наташка.
Хорошо, если это кончится до среды.
Враждебный мир копировал сознание, в нем тоже открылась прореха: дверь камеры визгнула, и запустили партию нахальных, мерзких типов.
– Друг, курить есть?
Валера помотал головой. Закрыл глаза.
Йоу! Глухой?
Ч-черт… Ответить легкой ухмылкой, не открывая глаз: матерый усталый зек, все на свете повидавший. Не драться же будут, при охране.
Типов окликнули из угла, они радостно пошли здороваться. Запахло си-гаретным дымом.
Валера вздохнул, придвинулся к спящему Фредди. Ерунда, лишь бы выйти до послезавтра! Кажется, имеют право держать трое суток. Если сей-час понедельник… нет, уже вторник.
– Офицер! Попить можно? В горле сухо… Офицер! – Фредди отступил от прутьев. – Вот козлы!
Валера облизнулся. Да, попить бы не помешало. Угомонившиеся типы храпели в три пилы, терзали больную голову.
– Фредди, сколько нам еще сидеть?
В кутузке? Пфф! До рассвета, не меньше. Когда у них дежурство кон-чается? А потом в центр повезут. Курить будешь? На, меня угостили.
Фургон затормозил. Двери распахнулись, ударил жидкий свет. Люди вывалились на воздух бледные, сморщенные, как незрелые горошины. От светофоров хотелось закрыться руками. Городская заря вымочила все-ленную в голубоватом растворе, полицейские подбородки отливали мра-морным равнодушием. Фредди сощурился, повел глазами снизу вверх. Ва-лера сделал то же самое.
Вау!
Массивный коричневый монолит о множестве этажей, кажущийся кри-вым из-за боли в затылке уродливые завитушки, плоские колонны, про-долговатые поры окон, – наступает, как бегемот, со стороны солнца, засло-няя божий свет, нависая плоской пяткой, потрясая каменными кудрями…
– Что это?
Не сводя с чудовища глаз, Фредди ответил сакральной фразой, и оша-левший Валерин распознаватель, давно научившийся на лету спекать чужую речь в смысловые кирпичики и перекладывать на русский лад, в этот раз замешкался и пропустил сырое созвучие: Central Booking.
