— Я!
Это было похоже на взаимное признание в любви. Ну разве не идеальную любовь испытываешь к человеку, чьи мысли и желания тебе известны и так близки — все до единого! Чувства переполняли его, он не смог сказать ничего больше. Пора было возвращаться в покинутое мгновение недалекого будущего. Он оттолкну лея, как стартующий бегун, от момента, в котором находился, и…
…И снова оказался в полутемном коридоре, рядом с простертыми на полу Хауэсом и Силверстоном. Тут же вернулось сознание висящей в воздухе угрозы и стремление поторопиться.
Буш склонился над Силверстоном, тряхнул его плечо и позвал:
— Стейн! — но потом передумал и шепнул еще раз: — Профессор Силверстон!
Тот открыл глаза и пробормотал:
— Это оружие — вот вам доказательство! Я же говорил…
Буш уставился на него во все глаза. Неужели профессор знал, что его лучевое ружье… Силверстон тем временем уже сел, и его следующая фраза была уже не такой туманной:
— Оружие, что принесли с собой те четверо из будущего, — доказательство тому, что моя теория абсолютно верна. И мы найдем еще доказательства, вот увидите! Ведь впервые на моей памяти они преодолели энтропический барьер!
Буш, почему-то задетый тем, что Силверстон имел в виду не его случай, промолчал.
— А ведь это, должно быть, достаточно просто, — продолжал ликовать профессор. — Мы и сами, наверное, додумались бы до такого через несколько лет… Помогите-ка мне подняться. Я знаю вас, вы — Эдвард Буш. Нам уже доводилось встречаться, ведь так? Правда, не всегда эти встречи были дружескими… Надеюсь, я не слитком покалечил вас тогда, в юрском. Но вы должны меня извинить — ведь я принял вас за Болтову ищейку, а в моем положении…
Буш рассмеялся:
— Тогда я едва вас заметил — меня слишком увлекла ваша спутница.
Впервые черты Силверстона, до этого словно скованные заморозком, оттаяли. Он улыбнулся:
— Да, она увлекала тогда и меня. Женщины — моя слабость, и я охотно в ней признаюсь… Благодарю, что вытащили меня из комнаты. Теперь развяжите-ка Хауэса — и в путь!
— Я связал его за дело. Он поступил со мной жестоко только для того, чтобы я, подавленный горем, повиновался без вопросов. А теперь поделом ему: я терпеть не могу быть орудием в чужих руках.
— А разве не все мы — чье-то орудие? Ведь на этом и стоит общество.
Каждый из нас — чье-то орудие… Не такая уж новая мысль, но она отлично поясняет одну из сторон человеческих отношений: человек использует — и используем. Вот он, Буш, использовал Энн. Хауэс, в свою очередь, использовал его. А теперь Буш заставит послужить себе Хауэса, да и Силверстона.
За ними обоими стояла сила, власть, в конце концов. Если Буш поможет им сейчас, то в две тысячи девяносто третьем они могут оказаться полезными ему. Он надеялся с их косвенной помощью снова обрести свободу и возможность творить. Значит, если он хочет сохранить жизнь своему искусству, придется на время забыть о некоторых сторонах своего «я».
Буш принялся освобождать Хауэса от пут. Пока он негодовал на собственноручно завязанные узлы, Силверстон поведал ему следующее:
— Нужно вам знать, что здесь, в Букингемском дворце, обреталась группа интеллектуалов — изгнанников из нашего с вами времени. Я передал им свое послание, и сейчас они уже в пути — распространяют его по миру.
— Послание? Давно ли вы ударились в религию?
— Вы не понимаете: речь идет о моем учении. Ах, как мне недостает сейчас Уинлока — наша ссора, разумеется, теперь улажена. Даже мне самому не постичь всего того, что я открыл. Мое открытие переворачивает весь миропорядок, я сам никак с этим не свыкнусь. Так что — в путь, немедленно, не мешкая!
— Но я и с места не сдвинусь без Энн!
— Знаю, что не сдвинетесь. Она сейчас вернется с моим чемоданом — без него я никуда. Я позабыл его внизу… А, утро доброе, капитан!
Распутанный Хауэс сел, ворча, тряхнул пару раз головой, чтобы привести в порядок мысли, беспокойно глянул на Буша:
— Вы знаете про Энн?.. Ну, то, что она жива?
Буш молча кивнул.
— Мне искренне жаль, что так вышло. Но виноват во всем только ваш буйный темперамент. Когда вы пальнули из своего игрушечного ружья, Энн бросилась навзничь; а после того как я усыпил вас газом, пришлось убедить ее не оживать еще несколько часов… Не сердитесь, но вам и вправду была необходима хорошая встряска.
— Да ну вас совсем! — Буш раздраженно отвернулся, и в этот момент из-за угла в коридор влетела Энн с пластиковым чемоданчиком под мышкой. Силверстон тут же сграбастал чемоданчик, а Буш — Энн. Она улыбнулась ему, слегка приподняв бровь — по-прежнему игриво-недоверчиво.
— Зачем ты так поступила?
— Нет, вы послушайте: это он меня спрашивает! А зачем ты принялся палить?.. Ни слова, я знаю ответ: ты мне не доверяешь. Вернее, не смеешь довериться, как не смеешь довериться себе.
— Тогда я просто помешался с горя, когда увидел с тобой Хауэса, ведь я решил, что ты выдала меня ему! И я выстрелил только потому, что любил тебя, Энн, видишь, я совсем потерял рассудок.
Она махнула рукой и опустила глаза.
— Пора бы покончить с разборками — так вы и до второго пришествия не наговоритесь, а наше время на исходе, — встрял Хауэс. — Гризли и его команда вот-вот оклемаются. Конечно, можно пристрелить их, пока они безвредны — может, Буш об этом позаботится? — но это тоже займет несколько лишних минут.
— Вы несправедливы к Бушу, — запротестовал Силверстон. — Он вызволил нас из когтей Режима, за что ему тысяча благодарностей. Но время не ждет! Мой чемодан со мной: возьмемся же за руки, доза КСД — и в путь, подальше от этого сумасшедшего дома! Мы отправимся в юрский.
— А я думал, что мы возвращаемся домой, — возник Буш.
— Слушайте, что вам говорят, — рявкнул Хауэс, вскрывая ампулу.
— У нас там дело: нужно подхватить еще одного человека, — поспешил вставить Силверстон, своим тоном и видом извиняясь за отсутствие у Хауэса хороших манер.
— Ну, все готовы? — профессор оглядел спутников. Хауэс уже крепко вцепился в него и сжал теперь руку Буша, в то время как тот взял за руку Энн.
— На старт, внимание — марш! — скомандовал Хауэс по старой привычке.
Букингемский дворец — и юрская саванна. Для Странствия Духа они были едины в одном аспекте: оба лежали под непроницаемым покровом безмолвия и недосягаемости.
Вся четверка материализовалась в юрском одновременно, и Буша тут же охватила накопленная днями усталость и апатия. Он недобро глянул на Силверстона и Хауэса. Вся цепь происшествий в Букингемском дворце не оставила в его памяти ничего, кроме раздражения; и тут же в противовес вспоминалось ликование полета и божественный экстаз в тот момент, когда он покидал Всхолмье. Все его попытки встрять в события этого мира кончались раздражением и недовольством; так не лучше ли пребывать всю жизнь в безмолвном одиночестве?..
