— Знаешь, за последнее время, в этом плавании, я повидала уже столько всяких чудес, столько узнала волшебных тайн, что и подумать страшно. И если теперь мне придется…
Хоо вздохнул и покачал головой:
— Нет, нет, Ингеборг. Этого не случится, не бойся. Большую часть жизни я провел в размышлениях о глубочайших тайнах Творения и приобрел благодаря этому способность провидеть будущее. Я знаю, что меня ждет.
— Что?
— Настанет день, когда смертная женщина родит мне сына. Люди захотят сжечь его заживо, потому что будут думать, что мой сын — отродье дьявола. Тогда я заберу сына, и мы с ним уплывем. Женщина выйдет замуж за смертного, и ее муж, человек, убьет меня и сына.
— Нет!
Хоо скрестил на груди руки.
— Я не чувствую страха. Только сына жаль. Но к тому времени, когда все это случится, Волшебный мир будет уже лишь слабым мерцающим огоньком и вскоре навсегда погаснет. Поэтому я убежден, что моему сыну выпал еще далеко не худший удел. Что до меня, то я стану морской водой.
Ингеборг тихо заплакала.
— У меня не может быть детей, — прошептала она.
Хоо кивнул:
— Я сразу понял, что ты — не та, от кого я погибну. Твоя судьба…
Он вдруг умолк и некоторое время стоял молча, часто и тяжело дыша.
— Ты ведь устала, — сказал он затем. — Сколько тебе пришлось вытерпеть. Давай, я отнесу тебя и уложу спать.
* * *
Пробили склянки, вахтенным пора было сменяться. До рассвета оставалось уже недолго, но ночная тьма все еще не поредела. На общем совете Тоно и Эяна предложили, что они будут нести вахты в более опасное темное время суток, тогда же назначили и порядок вахт.
Тоно сменил сестру. Эяна проворно спустилась из вороньего гнезда, нырнула в люк и пробралась в трюм, где были спальные места. Из люка, который остался открытым, падал слабый свет, невидимый для людей, но достаточно яркий для глаз Эяны; если бы люк был закрыт, она нашла бы дорогу впотьмах на ощупь, чутьем и с помощью чувства пространства и направления, которым обладали все в племени ее отца. Нильс и Ингеборг крепко спали, лежа бок о бок на соломенных тюфяках. Нильс лежал на спине, Ингеборг, как дитя, свернулась клубком и закрыла лицо рукой. Эяна присела рядом с юношей и погладила его по волосам.
— Проснись, соня! Настало наше время.
Нильс встрепенулся и открыл глаза. Прежде чем он успел вымолвить слово, Эяна его поцеловала.
— Тише, — прошептала она. — Не мешай спать бедной женщине. Иди за мной.
Она взяла Нильса за руку и повела в темноте к трапу.
Они поднялись на палубу. На западе мерцали звезды, на востоке плыл в небе двурогий месяц, облака вокруг него серебрились. Море блестело еще ярче, чем луна, чей холодный белый свет обливал плечи Эяны. Посвежевший ветер пел в снастях, туго надув парус. «Хернинг», мерно покачиваясь, бежал по волнам вперед.
— Эяна, ты слишком красива, я боюсь ослепнуть от твоей красоты! — воскликнул Нильс.
— Тише, тише! — Эяна быстро оглянулась. — Сюда, на нос.
И легко, как бы танцуя, побежала вперед.
В закутке под носовой надстройкой был непроглядный мрак. Эяна налетела на Нильса, точно шторм, осыпала поцелуями и ласками. Нильс пылал как в огне, в висках у него стучала кровь.
— Долой дурацкие тряпки! — Эяна нетерпеливо принялась расстегивать на нем одежду.
Потом они лежали, отдыхая. Над морем уже занималась заря, и в сером утреннем свете Нильс мог любоваться своей подругой.
— Я люблю тебя, — сказал он, зарывшись лицом в ее душистые волосы.
— Всей душой люблю.
— Молчи! Не забывай, что ты человек, — отрезала дочь Ванимена. — Ты мужчина, хоть и молод. И ты христианин.
— Да я об этом и думать забыл!
— Придется вспомнить.
Эяна приподнялась на локте и поглядела ему в глаза, потом медленно и мягко отняла руку от его груди.
— У тебя бессмертная душа, ты должен ее беречь. Судьба свела нас на этом корабле, но я совсем не хочу, чтобы ты, дорогой мой друг, погубил из-за меня свою душу.
Нильс вздрогнул как от удара и схватил Эяну за плечи.
— Я не могу расстаться с тобой. И никогда не смогу. А ты? Ведь ты не покинешь меня, не бросишь? Скажи, что не бросишь!
Она целовала и ласкала Нильса, пока он не успокоился.
— Не будем думать о завтрашнем дне, Нильс. Ничего изменить все равно нельзя, только испортим сегодняшний день, который принадлежит нам. Все, чтоб больше никаких разговоров о любви. — Эяна тихо засмеялась. — Чистое честное удовольствие и больше ничего. А знаешь ли, ты — отличный любовник!
— Я… я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо.
— А я хочу, чтобы тебе было хорошо. У нас еще столько всего впереди, будем разговаривать, петь песни, смотреть на море и на небо… Как добрые друзья. — Она снова засмеялась глуховатым воркующим смехом. — А сейчас у нас есть занятие получше, чем песни да беседы. О, да ты уже отдохнул! Нет, это просто чудо!
Тоно сидел в вороньем гнезде и слышал их возню и шепот. Он стиснул зубы и сжал кулаки, потом крепко ударил кулаком по ладони, еще и еще раз.
* * *
Ветер почти все время был попутным. «Хернинг» мчался на юг как на крыльях. Они очень удачно прошли сравнительно узкий Северный пролив, разделяющий Англию и Северную Ирландию. Как только когг подошел ко входу в пролив, Хоо оделся в человеческую одежду и, стоя на носовой надстройке, перекликался со встречными судами. Они с Нильсом предварительно обсудили плавание через пролив и решили, что отвечать встречным лучше всего на английском языке. Все обошлось благополучно, поскольку на встречных судах еще издали видели, что «Хернинг» — не военный и не пиратский корабль. Лишь однажды им пришлось встать на якорь и дожидаться в темноте, пока мимо не прошел корабль под флагом Английского королевства. Еще днем Хоо обернулся тюленем и, подплыв к этому кораблю, хорошо его разглядел. Капитан английского корабля мог задержать «Хернинг», если бы заподозрил, что на его борту находятся контрабандисты или шпионы.
Однажды на закате дня, когда уже настали сумерки, Тоно, плававший в море, поднялся на борт «Хернинга» по спущенному в воду веревочному трапу и бросил на палубу великолепного крупного лосося.
— Ого! Дашь кусочек? — пророкотал глухой бас Хоо из темного закута под кормовой надстройкой.
Тоно кивнул в ответ и потащил рыбину на корму. Здесь горел фонарь, который зажгли для освещения компаса — магнитной стрелки, укрепленной на куске пробки, который плавал в сосуде с водой. В призрачном бледном свете великан Хоо меньше, чем днем, походил на человека. Он вонзил зубы в сырую рыбину и стал жадно есть, заглатывая большие куски. Тоно и Эяна, как и он, не понимали, зачем нужно варить или жарить рыбу, когда можно есть ее сырой. Ингеборг возилась в камбузе только для Нильса и себя. Однако сейчас даже Тоно почувствовал отвращение и не сразу смог его подавить. От Хоо это не укрылось.
