Отверстие коридора выходило на узкую мель, тянувшуюся с перерывами у подошвы неприступных утесов, из которых состояли берега острова. Гигантские волны перескакивали через отмель и разбивались на миллионы пенящихся брызг у самых ног Андрея Ивановича, на изрытом, неровном полу коридора, покрывая его клочьями белой пены и обрывками морских водорослей. Таким образом, остров, который Андрей Иванович считал недоступным с моря, имел с ним весьма удобное сообщение и в одно прекрасное время мог иметь неожиданных и, — что всего вероятнее, — даже неприятных гостей…
Андрей Иванович посмотрел еще несколько времени, как дождь, хлестал на тинистую поверхность отмели и как бешено разбивались о скалы громадные как горы, волны океана, и пошел обратно по поднимавшемуся в гору подземному коридору.
Прошло более часа. По расчетам Андрея Ивановича, он уже должен был бы достигнуть храма, а между тем он все еще шел по коридору. Чаще и чаще посматривал он на компас, подозревая, что сбился с пути, но компас показывал, как и следовало, северное направление. Сначала коридор поднимался все в гору, но затем, совершенно неожиданно, пошел под гору: это уже ясно доказывало, что, вопреки показаниям компаса, Андрей Иванович заплутался. Возвращаться назад, к морю, он не решился, так как можно было заплутаться еще раз, поэтому он предпочел идти вперед, держась северного направления.
Прошло еще полчаса, а коридор все еще спускался под гору, хотя уже значительно положе. Андрей Иванович испытывал до крайности жуткое чувство: ему казалось, что он заживо погребен под землей. Ему становилось тошно в этом бесконечном коридоре, как в могиле, и он страстно хотел скорее выбраться на свет, на воздух. С лихорадочной торопливостью он шел вперед, задыхаясь от усталости и тревоги и все ускоряя шаги… А коридор все продолжался, зияя впереди своим мрачным жерлом.
Андрей Иванович сжег уже значительную часть своих факелов и начинал бояться, что ему придется, пожалуй, остаться в этом подземелье в совершенной темноте…
Но вот коридор оканчивается крутою лестницей, поднимающейся прямо к своду… Где же, однако, дверь, соединяющая эту лестницу с верхним помещением? Если она и была, то вероятно заложена камнями, потому что лестница упирается прямо в свод. Что же делать? Но, если есть лестница, то сообщение должно же быть. Андрей Иванович торопливо поднялся по крутым ступеням лестницы и уперся головой в плиту свода. Со всей силой он уперся руками в эту плиту, стараясь поднять ее, и ему показалось, что она колеблется, что в щели свода над его головой проходит слабый свет.
Удвоив усилия, он принялся толкать и двигать эту плиту из стороны в сторону, и наконец она уступила его силе: она подалась вверх и при этом образовалось отверстие, достаточное для того, чтобы человек мог в него пройти. Андрей Иванович прополз в это отверстие и очутился в узком и тесном помещении, освещенном сверху. Направо и налево поднимались лестницы, одна уходила в темноту, другая вела к свету. Осматриваясь кругом, Андрей Иванович находит как будто что-то знакомое: ему казалось, что он был уже здесь раньше… И действительно, приблизясь к освещенной лестнице, он с радостью увидел над своей головой знакомый уже цилиндр с винтовой лестницей по стенам. Не доверяя своему счастью, он торопливо поднялся по лестнице и заглянул в отверстие, находившееся над изогнутой улиткообразной трубой: пред его глазами тотчас же открылся длинный ряд колонн и статуй, а внизу, почти около самого отверстия, находились громадный каменный колосс и гигантская рука с серпом… Теперь уже он не мог более сомневаться: подземный ход, в котором он считал себя уже заживо погребенным, привел его в лесной храм, где он впервые познакомился с художественными богатствами острова. Обрадованный, он снова опустился по винтовой лестнице к основанию цилиндра и чрез тоже отверстие под статуей богини, которым уже раньше пользовался, проник в храм, счастливый и довольный, что снова выбрался на свет из темного подземного хода, заставившего его пережить такие неприятные ощущения.
После приключения в подземном коридоре, Андрей Иванович не решался более пускаться в узкие ходы, прорезанные в скале вокруг нагорного храма и составлявшие настоящий лабиринт. Он решился заняться подробным изучением храма. Осмотрев внимательно залы, которых он насчитал всего семь, он пересчитал украшавшие их статуи. Всех статуй разного рода оказалось в храме более 2,000. Из них более 600 статуй изображали только одних жрецов, — по крайней мере он думал так, судя по их остролистным венкам, тонзуре и характерным жезлам. Кроме того, рассматривая внимательно барельефы на пьедесталах статуй и на стенах храма, Андрей Иванович пришел к заключению, что особенного покроя широкие одежды и посох с завитою в два концентрических круга рукоятью составляли принадлежность только главных жрецов или первосвященников, так как простые жрецы изображались без этих атрибутов. Таким образом, приходилось допустить, что 670 статуй храма изображали только одних первосвященников храма, которые, может быть, в то же время были главными жрецами, начальниками жреческого сословия целой страны. Какое же громадное пространство времени должен обнимать собою этот длинный ряд царей, жрецов и героев!
Натолкнувшись на этот вопрос, Андрей Иванович невольно вспомнил отца истории, Геродота, классические творения которого стоили немало огорчений гимназистам старших классов, присужденным изучать их с тем, чтобы забыть немедленно по окончании курса. Андрей Иванович, однако, вспомнил, как Геродот в одном из древних храмов Египта насчитал, кажется, триста сорок с чем-то статуй первосвященников, причем сопровождавший его жрец объяснил ему, что так как в Египте звание первосвященника было наследственное и переходило преемственно от отца к сыну, то триста сорок статуй означают, что триста сорок человеческих поколений уже отжило свой век с тех пор, как существует этот храм. Считая по три поколения на каждые сто лет, Геродот, на основании этого соображения, вычислил, что храм существует слишком одиннадцать тысяч лет.
Но если приложить подобный расчет к шестистам семидесяти статуям открытого им "нагорного" храма, имеющим несомненно первосвященнический характер, то выходила такая чудовищная цифра, перед которой немеет воображение. Подобные цифры можно встретить только в одной индусской хронологии. Если каждая из шестисот семидесяти статуй означает поколение, то все они вместе обнимают собой громадный период времени, равняющийся двадцати двум тысячам лет.
