Рассматривая эти барельефы, Андрей Иванович задумался о том великом значении, какое имела поэзия этого исчезнувшего народа. Возбуждая по произволу то печаль, то радость в сердцах людей, она укрощала дикие страсти, обуздывала воинственный пыл и искореняла вражду и ненависть. Андрей Иванович с особенным чувством смотрел на вдохновенное лицо юноши, точно чудом сохранившееся в течение длинного ряда веков, как будто затем, чтобы доказать позднейшему человеку ту истину, что человек всегда был человеком, как только ему удавалось вырваться из унижающей его зависимости от слепых сил природы.
В последнее время, блуждая по острову и беспрестанно наталкиваясь на остатки древней исчезнувшей цивилизации, Андрей Иванович все чаще и чаще задумывался о роковом circulum viciosum[7], в котором, как кажется, точно белка в колесе, с незапамятных веков кружится человечество, — и все чаще и чаще приходили ему на память слова Экклезиаста: "род преходит и род приходит, а земля во век стоит"…
Пройдя еще несколько колонн, Андрей Иванович увидел направо и налево широкие арки, по другую сторону которых прерванный ряд колонн возобновлялся и, уходя в глубину зала, терялся мало-помалу в темноте. Этим аркам между колоннами соответствовали арки в стенах. Андрей Иванович заглянул в одну из них и осветил факелом открывшееся за ней пространство: пред ним выступила на свет такая же зала с колоннами и статуями, уходившими вдаль и скрывавшимися во мраке, как и та, в котором он находился. Он перешел на другую сторону и заглянул в противоположную арку, — такая же зала лежала и там.
Ему стало жутко. Таинственное безмолвие этих зал, нарушаемое только гулом его шагов, казалось, было оскорблено его присутствием, тени прошлого, витавшие вокруг своих каменных образов, как будто укоризненно смотрели на него из этого мрака, царившего здесь, быть может, уже целые тысячелетия. Кроме того, громадность этих зал, казавшихся благодаря окутывавшей их тьме беспредельными, действовала на него удручающим образом. Всматриваясь в бесконечные ряды колонн и статуй, перекрещивающиеся между собой, он невольно подумал о возможности потерять направление и заблудиться в этом каменном лабиринте. Эта мысль заставила его воротиться на середину зала и посмотреть в том направлении, откуда должен быть виден бледный свет дня, проходящий через портик храма, но вместо этого света, к удивлению своему, он встретил только абсолютную темноту, в которой как будто, тонули сумрачные колонны и статуи зала. В этой темноте, тревожно оглядываясь по сторонам, он успокоился только тогда, когда в глаза ему блеснул голубоватый луч, пробивавшийся в отверстие портика, который издали казался только узкой, крошечной щелью.
Это небольшое приключение осязательно доказало, как легко было потерять направление в этом громадном подземелье. Очевидно, что нельзя было пускаться в глубину храма, не запасшись каким-нибудь средством, которое помогло бы определить пройденный путь и найти обратную дорогу. Классическая древность напомнила о клубке Тезея, с помощью которого этот герой нашел выход из критского лабиринта, но, обсудив этот вопрос, Андрей Иванович предпочел компас и, отложив свои исследования до завтра, намеревался утром запастись компасом, хранившимся с другими инструментами на башне, вместе с Гиппогрифом.
На следующий день, вооружившись компасом и несколькими десятками факелов, Андрей Иванович уже смело отправился в таинственную глубину храма. Он решил предварительно сделать беглый обзор подземелья, чтобы ознакомиться сначала с его расположением и величиною, а затем уже приступить к изучению подробностей.
Быстро проходя одну залу за другой, в одном и том же направлении, с севера на юг, в конце пятой, вместо широкой арки, соединявшей между собою залы, Андрей Иванович нашел обыкновенную дверь, за которой начинался узкий коридор, не более сажени вышиной и около двух аршин в ширину. Коридор шел в том же южном направлении, но слегка понижался, как будто уходя под гору. Андрей Иванович продолжал идти вперед, отмечая в записной книжке не только направление пути, но и число пройденных шагов по этому направлению: к этой осторожности его побудило несколько новых коридоров, встреченных им по дороге и перпендикулярно пересекавших коридор, по которому он следовал.
В этих коридорах он заметил одну странную особенность, которая не попадалась ему на глаза при осмотре зал: взглянув случайно вверх, он увидел, что вдоль одной стены, под самым сводом коридора, тянулась довольно толстая темная проволока, прерываемая на известных расстояниях сероватыми, как ему показалось, металлическими шарами. Заглядывая в боковые коридоры, он разглядел и там такую же проволоку и те же шары, находившиеся в связи с проволокой того коридора, по которому он шел. Заинтересованный этим, Андрей Иванович старался отгадать, для какой цели могли служить эта проволока и эти шары? Неужели же древним обитателям этого острова был известен телеграф? Но сначала это предположение показалось Андрею Ивановичу до того нелепым, что он даже выбранил себя за него фантазером. А между тем, придумать для этих шаров и проволок какое-нибудь другое объяснение было совершенно невозможно и на уме у него невольно вертелись слова: электричество, телеграф и телефон.
"Что же в этом особенного?" — думал он, подвигаясь вдоль коридора и вглядываясь в таинственную проволоку, тянувшуюся над его головой. "Разве народ, имевший таких гениальных художников-скульпторов, не мог обладать такими же гениальными учеными, предупредившими современную цивилизацию на целые тысячелетия? Кто знает, может быть, не только телеграф и телефон, но еще много чего другого, что неизвестно современным ученым, было знакомо таинственным обитателям острова, оставившим по себе такие великолепные следы художественного творчества. Разве не утрачено, почти на нашей памяти, искусство живописи на стекле? Да разве только одно оно?.."
На этом месте размышления Андрея Ивановича были прерваны каким-то неясным шумом, донесшимся к нему с переднего конца коридора. Он стал внимательно прислушиваться: шум доносился издали, то усиливаясь по временам, то ослабевая, он напоминал собой не то порыв ветра, не то шум морского прибоя. С каждым шагом вперед шум этот становился яснее. Чрез несколько времени Андрею Ивановичу показалось, что к нему доносится запах морской сырости и наконец далеко впереди на полу коридора бледно-голубым лучом отразился слабый отблеск дневного света. Андрей Иванович пошел так быстро, насколько позволял это покатый пол коридора, сделавшийся уже влажным и скользким, и через несколько минут вышел к отверстию, в которое целым потоком врывался ослепительный дневной свет, почти невыносимый для глаз Андрея Ивановича, привыкших к темноте.
