ты не устраивай мне тут клоунаду! Ты, кстати, в курсе, что в КомКоне тебя зовут Великим и Ужасным? Интересно, с чего бы — с твоей цирковой манерой?
Я рассмеялся в стиле «хе-хе, начальство шутит»:
— Студенты, Самуил Георгиевич. Когда ещё курс в Этнографическом читал, какой-то умник всем показывал антикварную книжку «Волшебник Изумрудного города», с картинками, бумажную ещё — и они придумали, что я на Гудвина похож. Ну — дети…
— Ладно, — фыркнул Воропаев. — Хорош мне мозги пудрить! Это ты им разрешил пустить информацию в Сеть и дать ВИДу? Почему я всё узнаЮ последним?! Когда ВИД уже вовсю крутит этот дурацкий ролик?!
Я виновато вздохнул:
— Да брось, Самуил Георгиевич, школярская выходка. Ты думаешь, эти мальчишки мне сказали? Нет, и не подумали. Они и меня поставили перед фактом. Там у них этнограф, ещё буквально птенчик, так у него интрижка с журналисткой ВИДа — ну они и…
— Ты что, издеваешься? — хмуро спросил Воропаев.
— Что ты, Самуил Георгиевич, господь с тобой. Если бы я издевался, сказал бы, что они сюрприз тебе хотели сделать.
Воропаев откинулся на спинку кресла. Злился и был здорово раздражён.
— Вот откуда ты такой шут?! С тобой вообще можно говорить серьёзно? Ты хоть понимаешь, что они наделали? И как теперь настроены военные?
Я улыбнулся.
— Я понимаю. Ещё бы мне не понимать. Если бы мои озорники не раззвонили всему свету про эту злосчастную станцию, то сейчас её бы уже и не было, верно? Много ли ей надо? Ресурс-то выработан, и боеприпасов нет. Бац-бац — и в точку. А теперь надо решать, что делать, правда? Не просто геморрой, а прямо-таки полная задница больных зубов, правильно я говорю? Потому что надо выглядеть хорошо, а уничтожить этих несчастных детей после такого фатального геноцида — это уже немножко плохо, да?
Воропаев смотрел на меня мрачно.
— Сам же всё понимаешь…
— Точно — всё? — удивился я. — А мне кажется, что ничего я не понимаю, старый я дурак. Я, например, никак не могу понять, куда делись все остальные дети Шеда. Было бы очень логично отдать их мне, правда? Зачем бельки военным? Но мы ни одного не получили. И от союзников никаких официальных заявлений о детях не слышно, вот ведь удивительное дело! Шедми с детьми не расстаются — среди пленных обязательно оказывались дети или подростки. Взрослые сами умрут, но детей спасут — ты-то знаешь шедми, верно? Так где же эти спасённые?
Воропаев молчал.
Я включил ВИДпроектор и выбрал служебный канал. Вызвал кадры из сохранённой записи.
— Это — наше северное побережье, да? Точные координаты не указали, но можно кое о чём догадаться. Здесь нашли труп девочки-шедми, беременной на пятом месяце. Как она сюда попала, Самуил Георгиевич? Я не спрашиваю, заметь, от чего умерла. Я могу предположить: от чего угодно. Тут абсолютно чуждая ей среда, она могла просто попытаться что-то есть и жестоко отравиться. Но попала-то на наш берег — как?
— Сбежала? — предположил Воропаев.
— Откуда?
— Не представляю, — отрезал он, багровея шеей.
— А среди союзников, — сказал я, закрывая голограмму и открывая другую, — ходят идиотские, но упорные слухи о каких-то небедных штатниках или европейцах, которые пытались сделать из бельков домашних любимцев. Мне даже фотки попадались… что-то вот такое…
— Дурной монтаж какой-то, — буркнул Воропаев, не взглянув.
— И наконец, — сказал я, открывая ещё один кадр. — Ничего не утверждаю. Может, на дамочке и песцовое манто. Или вообще искусственный мех. Но сам факт вот такой имитации…
— Ты уже не знаешь, к чему прицепиться, — сказал Воропаев устало. — К вражеской пропаганде, к слухам каким-то, сплетням… Что за ерунда? Дисциплина есть дисциплина…
— Не знаю, — признался я. — Ничего не могу понять, видно, старею уже. Не понимаю, к чему всё идёт. Не понимаю, почему Оборона не хочет просто отдать нам эту несчастную станцию. Какие там могут быть военные тайны в такое время? И к чему эти ток-шоу, в которых кто-то всё время настаивал на невозможности ассимиляции, на невозможности любого контакта с нашими сиротами… чуть не зоопарк в обсуждениях предлагали. Виварий. Чтобы присмотр военных выглядел на этом фоне гуманнее? Очень, знаешь, показательно, что никто не возмутился, когда об этом зашла речь… Но зачем военным эти ребятишки? И почему мы все должны молчать о них? Что именно должно выглядеть благостно и лепо?
— Шед союзником Земли бы никогда не стал, — сказал Воропаев невпопад. — Самый большой прогресс в отношениях — они бы нас с трудом терпели. Нам надо, чтобы в Галактическом Союзе были выскочки, которых тошнит от людей?
— А! — воскликнул я радостно. — Нам надо, чтобы тошнило ВЕСЬ Галактический Союз! Отличный, отличный план…
— Прекрати кривляться! — рявкнул Воропаев. — Не делай вид, что всё это — игрушки! Шед был врагом Земли, он вёл агрессивную политику, которая привела к войне. Это и Галактический Союз признал. И эти твои… тюленята — угроза нашей безопасности, до сих пор. Или ты уже научил их любить людей?
Я развёл руками:
— Да я бы научил, легко. Мне военные мешают. И руководство. Мы же с тюленями под одним зонтиком ходим — под будущим атомным грибком… Я не прав?
— Помощи от руководства КомКона — не жди, — сообщил Воропаев с отвращением. — Разбирайся сам. Посмотрим, что ты скажешь на Мировом Совете и какими словами им будешь объяснять.
— А я и не буду объяснять, — сказал я. — Я буду спрашивать.
Воропаев вскинулся:
— Вот только посмей! Только посмей вякнуть о каких-нибудь там беременных девчонках и домашних любимцах перед журналистами! Я тебе ответственно заявляю: военные не спустят. Спровоцируешь — хана твоему гадюшнику, так и знай!
— А, вот как, — сказал я задумчиво, свернул ВИДпроектор и принялся крутить его в руках. — Об этом шантаже я, наверное, тоже должен молчать? Как бы теперь ещё уговорить молчать моих мальчиков, которые наш разговор пишут… на орбите… Они же озорники такие, ты знаешь: никогда старших не слушают…
— Сволочь ты, Майоров, — уже без всяких театральных номеров сказал Воропаев. — Гад. Ну чего ты хочешь? На моё место метишь? Подсиживаешь меня? Скандал тебе нужен, да? Истерика в Мировом Совете? Чтобы все стервятники из соцсетей слетелись, да? И прониклись горестями твоих тюленей? Ну-ну, встретимся завтра, на Совете. Я больше ничего не скажу, делай, что хочешь. Хочешь подразнить военных — давай. Скандала хочешь — рискни. Только не думай, что всё это выйдет просто и гладко. И сюсюкаться с твоими тюленями Земля не будет, хоть ты тресни, — отучили её, люди поумней тебя. Клоун.
— Страшно тебе, Самуил? — спросил я. —
