– Не понимаю…
– Обернись, мать твою! Живо! – Мерока подхватилась со скамьи, и Кильон замер, завороженный стальным блеском ножа в ее руке.
На миг все мысли заслонил вопрос: как она ухитрилась его спрятать?
– Кто же ты, Мясник? Очень хочу понять. Зуб даю, что не обычный человек!
Кильон отступил на шаг и поднял руки в подобии оборонительного жеста: слишком быстро сдаваться не хотелось.
– Не понимаю.
– Может, другие таких, как ты, прежде не видели, – начала Мерока. – Но я-то видела. Такие глаза нелегко забыть. Черт подери, ясно, почему ты так долго их прятал! Понимал ведь, на какие мысли они наводят.
– Все не так, как ты думаешь.
– Обернись! Больше повторять не буду.
Что-то в ее голосе заставило Кильона послушаться. Держа руки над головой, он повернулся лицом к двери, спиной к Мероке. Раз – и нож распорол ему рубашку и майку. Холодное лезвие скользнуло по спине. Мерока схватила вспоротую ткань за края и рывком разорвала ее.
Калис испуганно охнула. Нимча завизжала, не понимая, что происходит. Мерока сплюнула. Капля слюны попала Кильону меж лопаток.
– Я давно подозреваю тебя, Мясник.
– Все не так, как ты думаешь, – повторил Кильон.
Его голос звучал без просительной интонации: то, чего он боялся, свершилось. Холодное лезвие скользило у него по спине, и он догадался, что Мерока, мастерскому владению оружием вопреки, пустила ему кровь. Кильон представлял, как капли вереницей алых жуков бегут к пояснице.
Мерока шагнула к Кильону – теперь нож касался его горла.
– Объясни, что это за хрень. Коротко и ясно.
Нимча визжала без умолку. В ее воплях появились истерические нотки, словно девочку мучил кошмар. Но вряд ли ее так напугали крылопочки. Это Мерока понимала, что перед ней неоспоримое доказательство тайной сущности Кильона. Нимча же видела просто два симметричных, чуть обвисших бугорка у него на спине. Он, конечно, и без крылопочек выглядел странно, но неужели его худоба толкнула девочку в пучину кошмара? Если, конечно, странностей не набралось слишком много…
– Говори! – Мерока сильнее надавила на лезвие.
– Фрей знал, кто я. – Слова давались Кильону с трудом, он едва отваживался шевелить губами. – Он доверял мне, ты доверяла ему. Тебе этого недостаточно?
– К черту Фрея! Объясни, кто ты какой.
– Ангел, уподобленный человеку, только и всего. Я не враг тебе. Ангелы меня тоже ненавидят. Они хотят меня уничтожить. Так что это правда.
– Чем ты занимался на Неоновых Вершинах, мать твою?
– Старался выжить.
– Не умничай, Мясник!
– Это правда. На Неоновые Вершины меня послали уподобиться людям, доказать, что это возможно. Доказать, что модифицированные ангелы способны уподобиться людям и выживать в условиях чужой зоны. Я думал, это все мои задачи, но ошибался. Существовали задачи, мне неведомые. – Кильон попробовал сглотнуть, чувствуя, как нож упирается в кожу, стремясь ее рассечь. – Я… взбунтовался. С тех пор я дезертир. Фрей помог мне начать новую жизнь. Он с самого начала знал, кто я, и с самого начала понимал, что я не опасен. Это правда, Мерока. Фрею известно твое отношение к ангелам. Разве удивительно, что он скрыл от тебя мою сущность? Тебе ведь следовало вывезти меня с Клинка, только и всего.
Нимча не успокаивалась. Теперь она кричала иначе: вопли превратились в глухой ропот, в бормотание, как перед судорогами.
– Вели ей заткнуться! – гаркнула Мерока.
– Она не может, – отозвалась Калис.
– Позволь мне ее осмотреть, – проговорил Кильон. – Разберешься со мной позже. Сейчас позволь мне осмотреть Нимчу.
Мерока чуть-чуть ослабила нажим.
– Калис, ты согласна подпустить синеглазого уродца к своей девочке?
– Я не причиню ей вреда, – пообещал Кильон, стараясь говорить спокойно. – Иначе разве стал бы ее спасать? Позволь мне хотя бы взглянуть на нее!
Мерока убрала нож от его горла:
– Учти, мы еще не закончили, Мясник. Далеко не закончили, мать твою!
Кильон подошел к Нимче. Девочка умолкла, но судороги не прекращались. Она безостановочно молотила руками и ногами, пускала слюни и закатывала глаза. Лицо ее понемногу темнело. Калис изо всех сил пыталась удержать дочь.
– Нимча задыхается, – резко бросил Кильон. – Она проглотила язык. Держи дочери голову, Калис, я попытаюсь залезть ей в рот. Мерока, стучи в дверь! Скажи, нам нужен Гамбезон или моя сумка. И быстро!
– Мясник, да ты у нас, оказывается, командир, – съязвила Мерока.
– Я просто делаю свое дело.
Пальцы правой руки, укушенные черепом, были до сих пор перевязаны. Кильон правой рукой раскрыл Нимче рот, а левой потянулся за языком. Девочка отчаянно вырывалась, усложняя задачу, норовила укусить. Кильон засунул пальцы еще глубже, пока не нащупал язык. Уже не в первый раз он горячо благодарил судьбу за пальцы. Длинные, тонкие, они здорово помогали ему как доктору.
– Достал! – объявил он. – Сейчас ей станет легче дышать.
Успокаиваться Нимча начала почти мгновенно: судороги ослабли, вернулся нормальный цвет лица. Девочка глубоко дышала, не открывая глаз.
– Так худо ей еще не было, – проговорила Калис.
– Часто у нее приступы?
– Да, в последнее время участились. Да еще кошмары… Я боюсь за Нимчу. Отметина у нее с раннего детства, но прежде она приступов не вызывала.
– Еще не факт, что отметина и приступы связаны. – По-другому Кильон успокоить Калис не мог.
Если причина судорог не в тектомантии, то прочие варианты – эпилепсия и опухоль мозга – представлялись не утешительнее. Он только собрался расспросить Калис о кошмарах Нимчи, как дверь распахнулась. На пороге стоял Гамбезон с докторской сумкой Кильона, за спиной у него виднелся еще один член экипажа.
– Мне сказали, тут кричат. В чем дело?
– Мы поближе познакомились. – Кильон повернулся к Гамбезону спиной, чтобы доктор увидел распоротую рубашку и майку. – Мерока отреагировала примерно так, как я ожидал.
– Она вас ранила?
– Я в порядке. – Кильон посмотрел на Мероку: взгляд девушки до сих пор источал яд недоверия. – Нельзя винить ее в том, что моя сущность ей не по нраву.
– А мне нельзя допустить, чтобы клиенты грозили друг другу ножами. Тронешь его снова, Мерока, и я лично подпишу тебе смертный приговор, поняла?
– Как скажешь, – буркнула в ответ та.
– Заберите у нее нож, – велел Гамбезон сопровождающему его бойцу. – И обыщите ее, на этот раз как следует. – Доктор медленно переключил внимание на девочку. – Это она кричала?
– Малышку испугали мои крылья, – ответил Кильон. – Оно и понятно. Раньше она подобных мне никогда не видела, а теперь такое потрясение…
– Приступы вроде этого раньше не случались? – спросил Гамбезон у Калис.
– Нет, это впервые, – ответила та. Кильон стал гадать, расслышал ли Гамбезон неуверенность, мелькнувшую в ответе женщины. – Сейчас Нимча отдыхает. Приступ вряд ли повторится.
– Я очень постараюсь ее успокоить, – пообещал Кильон.
– Могу устроить ей личный осмотр, – предложил Гамбезон. – Не вижу повода относиться к девочке как к пленнице.
– Думаю, пока нам стоит держаться вместе, – сказал Кильон.
– Включая вас, доктор? – с сомнением поинтересовался Гамбезон. – Хотя наши клиентки… ваши спутницы… теперь знают о вас все?
– Надеюсь, мы сумеем прийти к мирному сосуществованию. – Кильон вопросительно глянул на Мероку. – Сумеем ведь?
– Отлично! – поспешно обрадовался Гамбезон. – Наверное, даже к лучшему, что никому из вас сию секунду не нужна моя помощь. Боюсь, капитан ожидает ближнего боя. Начаться он может в любой момент завтрашнего дня, и мы должны быть в полной боеготовности. – Гамбезон замолчал, снова разглядывая Кильона. – Думаю, вам, доктор, не помешает новая рубашка. Велю принести ее. Еще, пожалуй, темные очки, чтобы на каждом углу не объяснять, почему у вас такие глаза.
– Было бы очень кстати, – сказал Кильон.
Корабль летел над водной гладью. Южнее остались малонаселенные равнины, над которыми он двигался бесконечно долгие часы. Редкий пунктир заброшенного шоссе или железной дороги, спицы-развалины бесполезной телеграфной башни были единственными признаками того, что в эти края заглядывала цивилизация. Когда монотонность стала невыносимой, равнины сменились отвесными скалами, уходящими как минимум на лигу ниже прежнего уровня земной поверхности. Глубину того моря не определишь. Холодное, мрачное, черно-свинцовое, с островками льда, оно, по мнению Кильона, тянулось в меридианном направлении. Вдали на севере из воды поднимались не менее внушительные скалы, за ними снова начинались унылые равнины. До скал лиг пятьдесят, а то и сотня, то есть целый час полета. После полудня, когда солнце поплыло к горизонту, скалы окутала густая тень, превратив их пурпур в черноту.
Кильон вспомнил карту Мероки: Длинная Брешь и Старое Море, нанесенные черными чернилами. Они впрямь забрались в такую даль, раз уже летят над водой?
