Кроме сырья, для этого нужна энергия. Живущие в темноте литофилы надо кормить. Поглощаемые ими питательные вещества и выделяемые продукты включены в цикл, охватывающий рифы и околорифовые воды; в конечном итоге первоисточником остается солнце.
Вскоре поверхность стены уже шипела и пенилась, выплевывая в камеру мучнистые капли. До меня наконец дошло, как сильно я ошибался: погружение не имеет ничего общего с тем, что эдемисты называют «современным племенным сознанием». Смелость тут не самоцель. Смысл в том, чтобы ощутить самому живое дыхание камня, увидеть своими глазами, что такое Безгосударство, понять скрытый механизм, удерживающий его на плаву.
На краю экрана появилась рука Раджендры: он вставлял загубник и подключал воздух. Разумеется. Все это бурление означает, что вода близко. Он взглянул вниз на темный круг, который показался мне кипящим сернистым озером в вулканическом жерле, хотя на самом деле был прохладным и, скорее всего, ничем не пах. Здесь Манро прав: спускаться надо самому. Более того, воздушный ток на этой глубине должен быть слабее, поскольку значительный пласт газонасыщенной породы остался наверху. Раджендра легко приметит разницу – однако вид струящегося под давлением газа предполагает как раз обратное.
Камера погрузилась под воду, картинка задрожала и переключилась на меньшее разрешение. Даже в мутной, кружащейся воде я временами различал стенки туннеля, вернее – стену из бегущих по камню пузырьков. Смотреть было страшно, как будто кислота разъедает известняк прямо на глазах; но, опять-таки, будь я там, плыви я в этой воде, такое впечатление не возникло бы.
Разрешение снова упало, потом изменилась скорость съемки: картинка превратилась в серию быстро меняющихся застывших кадров, поскольку камера с трудом сохраняла резкость. Звук слышался достаточно четко, хотя я, вероятно, не различил бы помех за шумом ударяющих в маску пузырьков. Раджендра взглянул вниз: на экране появились десять тысяч кислородных жемчужинок, бегущих сквозь просвечивающую воду, и все не дальше его колен. Я подумал, что он делает резкий вдох, готовясь коснуться дна… и едва не выронил ноутпад.
Прямо в камеру смотрела вспугнутая алая рыбка. В следующее мгновение она исчезла.
Я обернулся к женщине за моей спиной.
– Вы видели?..
Она видела, но, похоже, вовсе не удивилась. У меня по коже побежали мурашки. Какой толщины камень под нашими ногами? Какова длина троса?
Раджендра вынырнул под островом. С губ его сорвался странный всхлип, который мог означать что угодно, от восторга до ужаса. Загубник сильно искажает звуки, и все, что я разобрал, – изумленное сопение. Он погружался в подземный океан, вода вокруг становилась все более прозрачной. В луче фонаря проплыла целая стайка бледных маленьких рыбок, за ней – метровый морской дьявол с застывшей улыбкой, процеживающей планктон. Я потрясенно поднял глаза от экрана. Не может быть, чтобы это все творилось у нас под ногами.
Лебедка остановилась. Раджендра поглядел вверх, на Безгосударство, покачал фонарь.
Камень скрывало молочно-белое клубящееся облако. Тонкие известковые частицы? Я опешил. Почему они не падают? Даже на череде неподвижных кадров было видно, что марево постоянно движется, мерно бьется о скрытый камень. Иногда нисходящая струя увлекала пузырьки газа на несколько метров вниз, но рано или поздно те снова взмывали к облаку. Раджендра ворочал непослушный фонарь, пытаясь направить луч в нужную сторону; мне на мгновение стало страшно, что он не справился, но тут усилия увенчались успехом.
Более сильная восходящая струя прозрачной воды ударила в млечное облако, и занавес на мгновение разошелся. Луч и камера запечатлели это событие, показав комковатую поверхность известняка, заросшую морскими уточками и бледными бахромчатыми анемонами. Следующий кадр был уже расплывчатым; белое марево еще не затянуло камень, но он пошел рябью, исказился рефракцией. В первую секунду мы видели его сквозь чистую воду, теперь – сквозь воду и воздух.
Под островом постоянно скапливается воздушная прослойка, подпитываемая сочащимся из каменной пены кислородом.
Раз есть воздух, то на поверхности воды возникают волны в привычном понимании этого слова. Каждая волна, ударяющая в рифы, порождает отголосок, который пробегает под островом.
Понятно, почему вода мутная. Подошву Безгосударства беспрерывно скребет огромный мокрый напильник. Волны размывают береговую линию, но они, по крайней мере, не захлестывают далеко. Здесь разрушение идет по всей площади суши, до самого гайота.
Я снова обернулся к женщине, знакомой Раджендры.
– Известковый детрит, крохотные частицы, должны терять воздух, плавучесть. Почему они не падают?
– Падают. Белое – это биоинженерные диатомеи. Они поглощают кальций из воды, связывают, потом поднимаются вверх и прилипают к камню, куда их прибивает волнами. Коралловые полипы в темноте не растут, и диатомеи – единственные, кто наращивает остров снизу, – Она улыбнулась своему пониманию: она видела это своими глазами, – Вот что удерживает остров: тонкая кальциевая дымка, тающая с глубиной, и триллионы крохотных организмов, чьи гены учат их, что с этим кальцием делать.
Лебедка начала сматываться. Никто ею не управлял – видимо, ныряльщик нажал кнопку, которую я не заметил, а может, она автоматизирована и все погружение рассчитано до минуты, чтобы уменьшить риск кессонной болезни. Раджендра поднес ладонь к камере и помахал нам. Послышался смех, шутки – настроение было совсем иным, чем когда я подошел.
Я спросил женщину:
– Ноутпад есть?
– В автобусе.
– Хотите коммуникационный пакет? Вы могли бы взять камеру.
Она обрадованно кивнула.
– Отлично! Спасибо! – И побежала за ноутпадом.
Камера стоила мне всего десять долларов, а вот разрешение скопировать пакет потянуло на две сотни. Впрочем, отказываться было поздно. Когда она вернулась, я подтвердил копирование, и машины обменялись инфракрасными сигналами. За следующие дубликаты ей пришлось бы платить, но переписывать и стирать программы можно бесплатно, передавая их следующим группам ныряльщиков.
Появился Раджендра. Он радостно вопил и, едва отцепив страховочный конец, побежал по равнине, как был, с аквалангом, потом согнулся пополам и рухнул ничком. Не знаю, переигрывал ли он – мне не показалось, что это в его характере, – однако, снимая акваланг, он улыбался, как влюбленный безумец, и трепетал всем телом.
Адреналин, да, но он нырял не только для сильных ощущений. Он вернулся на твердую почву… однако она никогда не будет для него прежней, теперь, когда он увидел, что под ней, проплыл под ее хрупким основанием.
