Джон Рэйнберд был миролюбивым человеком. Он был в мире почти со всеми — с Кэпом, Конторой, Соединенными Штатами. В мире с богом, сатаной и вселенной. И если он до сих пор не был в мире с самим собой, то лишь оттого, что миссия его пока не окончилась... За его спиной много удачных дел — на нем немало почетных шрамов. Неважно, что люди отворачиваются от него со страхом и отвращением. Неважно, что он потерял глаз во Вьетнаме. Сколько ему платят — также неважно. Большую часть денег он тратил на ботинки. Он очень любил ботинки. (Его отца похоронили босым. Кто-то украл мокасины, приготовленные для похорон.)
Если не считать ботинок, Джон Рэйнберд интересовался двумя проблемами. Одна из них — смерть. Его собственная смерть, разумеется. Он готовился к ее неизбежности не менее двадцати лет. Иметь дело со смертью — единственное постоянно занятие, в котором он преуспел. Становясь старше, он интересовался смертью все больше и больше, подобно художнику, все более интересующемуся интенсивностью и уровнем света, писателю, занятому характерами и оттенками смысла, которые он познает на ощупь, словно слепой, Читающий по шрифту Брайля. Его больше всего интересовал уход... сам отлет души... уход из тела, из того, что люди считают жизнью, и переход в какое-то другое состояние. Что ты должен чувствовать, когда уходишь навсегда? Кажется ли это сном, от которого ты очнешься? Ждет ли там дьявол из христианской религии, готовый проткнуть твою вопящую душу вилами и потащить ее в ад, словно кусок мяса на вертеле? Ощущаешь ли ты радость? Знаешь ли ты, что уходишь? Что видят глаза умирающих?
Рэйнберд надеялся, что получит возможность узнать все сам. В его профессии смерть зачастую наступала быстро и неожиданно. Мгновенно. Он надеялся, что у него будет время подготовиться к собственной смерти и все прочувствовать. В последнее время он внимательно, с надеждой найти тайну в глазах, всматривался в лица людей, которых убивал. Смерть очень интересовала его.
Его также интересовала маленькая девочка, которая так заботила всех. Эта Чарли Макги. Как считал Кэп, Джон Рэйнберд имел смутное представление о семействе Макги и ничего не знал о "лот шесть". На самом деле Рэйнберд знал почти столько же, сколько сам Кэп, — что определенно обрекло бы его на ликвидацию, догадайся Кэп об этом. Они подозревали, что девочка наделена способностью или потенциальной способностью излучать энергию. А может быть, у нее еще куча других способностей. Он хотел бы встретиться с девочкой, посмотреть, что это за способности. Знал он также о том, что Макги обладал, по словам Кэпа, "потенциальной силой внушения", но это не волновало Джона Рэйнберда. Он еще не встречал человека, способного внушить что-нибудь ему самому.
"Кто сообразительней" кончилось. Начались неинтересные новости. Джон Рэйндберд сидел, ничего не ел, не пил, не курил, очищенный и опустошенный, ожидая, когда подойдет время для убийства.
* * *
Несколько ранее в тот день Кэп беспокойно размышлял о том, как бесшумно двигается Рэйнберд. Доктор Уэнлесс его не услышал. Он очнулся от глубокого сна, потому что чей-то палец щекотал его под носом. Проснулся и увидел склонившееся над кроватью чудовище из кошмара. Один глаз мягко поблескивал в свете лампы из ванной, которую Уэнлесс всегда оставлял гореть, ночуя вне дома. На месте второго глаза зияла дыра.
Уэнлесс открыл было рот, чтобы закричать, но Джон Рэйнберд одной рукой зажал ему нос, а другой закрыл рот. Уэнлесс задергался.
— Ш-ш-ш, — сказал Рэйнберд. Он произнес это умиротворенно и снисходительно, как говорит мать ребенку, меняя пеленки. Уэнлесс задергался сильнее.
— Хотите жить — не шевелитесь и молчите, — сказал Рэйнберд.
Уэнлесс взглянул на него, изогнулся разок и затих.
— Будете вести себя смирно? — спросил Рэйнберд. Уэнлесс кивнул. Лицо его наливалось кровью. Рэйнберд убрал руки — Уэнлесс стал хрипло хватать воздух. Из одной ноздри вытекала тонкая струйка крови.
— Кто... вы... Кэп... послал вас?
— Рэйнберд, — угрожающе сказал он. — Да. Кэп послал меня. В темноте глаза Уэнлесса казались громадными. Он облизал губы. Лежа в постели со сбитыми вокруг костлявых коленей простынями, он выглядел самым старым ребенком в мире.
— У меня есть деньги, — быстро зашептал он. — Счет в швейцарском банке. Куча денег. Все ваши. Рта не раскрою. Клянусь богом.
— Не нужны ваши деньги, доктор Уэнлесс, — сказал Рэйнберд. Уэнлесс уставился на него, левый угол рта опустился в чудовищной ухмылке, левое веко закрыло глаз и дрожало.
— Если хотите остаться живым после восхода солнца, — сказал Рэйнберд, — побеседуйте со мной, доктор Уэнлесс. Прочитайте мне лекцию. Семинар для одного. Я буду внимательным, хорошим слушателем. И награжу вас жизнью, которую вы проведете вдали от глаз Кэпа и Конторы. Понимаете?
— Да, — хрипло отозвался Уэнлесс.
— Согласны?
— Да... но что?..
Рэйнберд положил два пальца на губы доктора Уэнлесса, и тот мигом умолк. Его костлявая грудь быстро поднималась и опускалась.
— Я произнесу два слова, — сказал Рэйнберд, — и вы начнете свою лекцию. Включите в нее все, что знаете, все, о чем подозреваете, все ваши теоретизирования. Вы готовы услышать эти два слова, доктор Уэнлесс?
— Да, — кивнул доктор Уэнлесс.
— Чарлина Макги, — сказал Рэйнберд, и доктор Уэнлесс заговорил. Сначала он медленно выдавливал слова, затем они полились быстрее. Он рассказал всю историю испытаний "лот шесть" и того, главного эксперимента. Многое из рассказанного Рэйберд знал, но Уэнлесс добавил кое-что новое. Профессор повторил всю проповедь, прочитанную в то утро Кэпу. Рэйнберд внимательно слушал, иногда хмурясь, слегка похлопывая руками, хихикая над метафорой Уэнлесса относительно обучения туалету. Это поощрило Уэнлесса говорить быстрее; когда же он, как все старики, начал повторяться, Рэйнберд снова наклонился и снова одной рукой зажал ему нос, а другой закрыл рот.
— Извините, — сказал Рэйнберд.
Уэнлесс извивался и бился, как рыба, под тяжестью Рэйнберда. Тот надавил сильнее. Когда Уэнлесс стал затихать, Рэйнберд быстро убрал руку, зажимающую нос. Настоящее дыхание доктора походило на шум воздуха, вырывающегося из шины, проколотой большим гвоздем. Глаза вращались в орбитах, как у перепуганной лошади... и все же в них трудно было что-нибудь разглядеть.
Рэйнберд схватил доктора Уэнлесса за воротник пижамы и сдвинул на край постели, чтобы свет из ванны светил ему прямо в лицо. И снова зажал доктору нос.
Мужчина, если перекрыть доступ воздуха в легкие и он лежит без движения, иногда может прожить до девяти минут без необратимых последствий для мозга; женщина, при несколько большем объеме легких и немного лучшей системе выделения углекислого газа, может протянуть десять или двенадцать минут. Конечно, борьба и страх значительно сокращают время выживания.
