И навечно осталось в памяти Спасителя лицо духовного наставника своего, когда тот, возбужденно дергая куцей рыжей бородкой, горячо шептал Ему в ухо: "Пойми, люди забыли Господа Бога, а это добром не кончится!.. Им нужен Бог, нужен, и ты вскоре увидишь, что они хотят этого, сами того не ведая!"...
И когда мальчику исполнилось десять лет, Он впервые услышал глас Отца Его, и с тех пор не раз беседовал с Всевышним, внимательно выслушивая подробности своей Миссии. И хотя Он так и не выучился ни писать, ни читать, зато научился читать души людские и сумел, наконец, вспомнить почти полностью свою первую жизнь в ипостаси человеческой, причем с такими деталями, которые не содержались ни в каких священных либо художественных описаниях...
И неизвестно, чем Спаситель не угодил какой-то мапряльской секте, только известно, что неоднократно угрожали они расправой над Ним, если Он не отречется от "самозванства богохульного", а перед самым совершеннолетием отрока окружили невзрачный домик на окраине Птичьей Слободки темной ночью, вломились в него и превеликое зло учинили. И существует в воспоминаниях Спасителя об этой ночи какой-то странный провал, помнит Он лишь необычайно сильный стук в двери и окна одновременно; испуганное, заплаканное лицо матери и почему-то торжественный лик Семена Игнатовича, вооружившегося старенькой двустволкой шестнадцатого калибра. И помнил Он еще, что когда дверь в сенях готова была вот-вот рухнуть под напором бешено орущей толпы, Предтеча подсадил Его в пролом в потолке на чердак и шепнул: "Спасайся, беги через чердачное окно - может, в суматохе Тебя не заметят эти злодеи, Господи!"... И ничего больше не запечатлелось в памяти Спасителя, только сразу возник перед ним темный лес, который начинался за окраиной слободки, куда слабо доносились запах гари и крик матери: "Пощадите, люди добрые!"... И было потом без всякого перехода пустынное ночное шоссе, и Господь-Отец сказал Ему с неба: "Вот и начинается Миссия Твоя, Сын Мой... Забудь же то, что осталось за спиной Твоей, и иди в Город-на-Холмах, ибо там сосредоточено великое множество людей".
И пошел Он через города и веси пешим ходом и вот теперь бродит по Городу.
И сидел Он теперь на берегу запущенной реки, носившей имя Города, и был, очевидно, у трудового люда день выдачи зарплаты, потому что то тут, то там на чахлой, вытоптанной травке виднелись исключительно мужские компании с бутылками. И одна такая гопа обреталась в десятке метров от Спасителя, в непосредственной близости от закрытого пивного ларька с крупной надписью мелом на серых досках: "Реанимация", и составляли ее преимущественно молодые парни из низших слоев общества, одетые грязно и неряшливо, грубые и непристойные, и бранных слов в их речи было намного больше, чем обычных лексических единиц. И доносились вместе с порывами ветра и винно-водочными парами до Спасителя обрывки громких пьяных диалогов. И, судя по этим обрывкам, компания уже находилась в той стадии, когда еще по "сто грамм" - и веселье увянет само собой, потому что кое-кто заснет, кто-то зачем-то удалится в кусты, судорожно вздыхая и слепо вращая глядящими в разные стороны глазами, а кто-то вдруг вспомнит, что "ребя, на Васильевской, в бабской общаге, поселились новые телки - так, может, двинем туда, а?"...
И грустно думал Спаситель, что у таких вот оболтусов и в душу смотреть не надо, потому что они и так - как на ладони, и количество и качество совершенных им грехов прямо пропорционально потребленной дозе алкоголя...
И уже собирался уходить Он, когда вдруг с мутной глади реки донеслись до него громкие, хотя и неразборчивые на расстоянии вопли, и увидел Спаситель, что в полусотне метров от берега плавает кверху дном деревянная лодка, а возле нее крутятся в воде две головы. И видно также было, что головы тонут, потому что то и дело уходили они под воду и, захлебываясь, что-то орали отнюдь не благим матом. И потом пропала одна из голов с поверхности воды и больше не появлялась...
И нескольких секунд хватило Ему, чтобы у в и д е т ь, что тонут совсем не ангелы во плоти, ибо полчаса назад, упившись до положения риз, угнали эти двое лодку с лодочной станции, расположенной в сотне метров вверх по течению, избив при этом жестоко одноногого старика-сторожа, и много еще чего нехорошего числилось за данными черными душами, готовившимися сейчас отбыть на небеса. И, сказав мысленно: "Поделом вам, грешники окаянные, и да воздастся каждому по делам его!", собирался Он продолжить бесконечный путь свой, но тут же вновь остановился, ибо узрел, как парни, сидевшие неподалеку, бросились в воду спасать сограждан своих...
И через несколько минут лежали на прибрежной травке два бесчувственных тела, коих приводили в сознательное состояние матом, откачиванием и вливанием в рот остатков водки. И неизвестно, что именно вернуло несчастных грешников к жизни, только вскоре один из них заворочался, открыл мутные глаза, икнул, выпустив из своего нутра струйку мерзкой воды, словно побывавшей в пустой винной бочке, и невнятно выругался в знак того, что еще жив... И тут все "спасатели" спохватились, оглядевшись: "Э, а где Витюха Чижик, мужики?" - "Да он же, бляха-муха, еще раньше ушел домой!" - "На, пососи!.. Он рядом со мной плыл!.. Я еще грю ему: "Вода, зараза, холодная, правда, Чиж?" - "Ну, а он что? И где же он?" - "А хрен его знает!"... И стало тихо, будто действительно мужики услышали на миг свист крыльев пролетающего над ними ангела Божьего, и все поглядели невольно на мутные волны словно довольной своим злодейством реки, и подбежал потом один из парней к воде и с ненавистью пнул ее, как огромного дракона, и сказал дрогнувшим голосом: "Вот б...ство-то!.. У него же двое детей, у Витюхи-то!"...
И вмиг протрезвела вся компания, и бросились было парни зачем-то бить спасенных ими мужиков, но те, окончательно очухавшись к тому времени, уже успели под шумок уползти на карачках куда-то в заросли прибрежных кустов...
И взирал Спаситель потрясенно на этот житейский эпизод, и чувствовал, как что-то меняется в душе Его. И, впервые путаясь, бежали разные крамольные мысли в его ангельской голове. И думал, в частности, он: "Господи, как же так получается? Я был послан Тобой, дабы судить людишек за совершенные ими грехи, и я пришел, и я судил их... Я видел их души и всю их жизнь, как на длани Моей, и стало ясно Мне, что чрезвычайно мало среди людей душ чистых и достойных нового существования, ибо отягощены они грехами безмерно... И именно поэтому не смел я помочь им - не потому, что не мог по воле Твоей, но поскольку считал их недостойными помощи этой, даже если люди в ней поистине нуждались. И понял я также, что корень зла людского зиждется в самой природе человеческой, повелевающей им жить ради себя и ради продолжения рода своего. И придумал я новую заповедь для них: "Живите не ради себя самих, а ради других людей", но не знал, как буду проповедовать им истину эту. Но оказалось: известна им эта заповедь, и следуют они ей, когда речь идет о спасении ближнего своего. И оказалось также, что для того, чтобы судить людей и делить их на достойных и недостойных, нужно самому быть человеком, а самое главное для человека сердоболие да милосердие по отношению ко всему живому и сущему, и именно это отличает человека от зверя дикого... А если взять меня, "Спасителя человечества", то как мог судить я их без милосердия?!.. Вот, к примеру, не далее, как вчера, видел я женщину замужнюю, что спешила, оставив на попечение соседки дитя свое трехлетнее, на свидание с прелюбодеем своим - и осудил я ее, и, не колеблясь, занес в список нечистых душ, но разве не видел я, как она несчастна в своей жизни с мужем, который не уделяет ей внимания должного, а только рычит, бранясь, да унижает несчастную, ссылаясь на мою же заповедь "Жена да убоится мужа своего"?.. И разве нельзя было понять стремления этой женщины хоть на пару часов вырваться из изнурительного быта домашнего, разве нельзя было уяснить, что, кроме стирки да готовки пищи, она не видит и до конца дней своих обречена больше не видеть?!.. А как мог осудить я старика за ругань непристойную в общественном месте, если видел я, что он живет, как перст, один-одинешенек, и что некому ухаживать за ним на склоне дней его, и что мучает его постоянно подагра, и что боится он смерти близкой?!.. И неужели не видно было мне, осудившему на прошлой неделе вора-карманника, как жестоко били его с раннего детства - так, что алюминиевая сковородка, которой пользовался для избиения мальчика пьяный отчим, гнулась от ударов?!.. Но, с другой стороны, не могу же я оправдывать таким способом всех негодяев и злодеев!.. Как определить ту грань, за которой в душе человека не остается ничего человеческого, как?!.. Скажи мне, Отец мой! Просвети и напутствуй Сына Твоего, ибо ты же послал меня сюда!"...
