Им то и дело приходилось отступать и вновь начинать восхождение по другим веткам, уже чуть в стороне. Еще труднее было удержаться в этом стремени ногами – несмотря на то, что они были босы, цепкости им явно не хватало. Впечатление было такое, будто они лезут по смазанной жиром веревочной лестнице, у которой оборваны ступеньки.
– Это же чистое самоубийство. Чего мы добьемся, если в конце концов расшибемся в лепешку? – вопрос Бадди звучал чисто риторически, особенно после того, как пальцы его соскользнули в очередной раз и он действительно едва не сорвался. – Понятия не имею, откуда текут эти помои, но что-то незаметно, чтобы они собирались это занятие прекратить. Между прочим, чем выше мы забираемся, тем больше вероятность сломать себе шею, ежели сорвешься. Не вернуться ли нам, пока не поздно, и не пойти ли все-таки по моей веревке? Во-первых, мы можем и не нарваться на Нейла, а во-вторых, даже если мы и встретим его, совсем необязательно докладывать, что мы в курсе тех дел, о которых он нас извещать не собирался. Я бы рискнул пять-десять минут побыть в его обществе, вместо того, чтобы еще сотню ярдов карабкаться по этой сальной трубе.
Согласившись, что в этом есть резон, они вернулись назад, в клубень. Спускаться было много легче, все равно что съезжать по пожарному шесту.
Двигаясь по веревке Бадди вверх по пологому склону, они обратили внимание на то, что и здесь ветки были скользкие, под босыми ногами ощущалась та же слизь. Ощупав поверхность корня под ветками, Орвилл обнаружил, что слизь сбегает под уклон ручейком.
– Как вы думаете, что это такое? – недоумевал Бадди.
– Думаю, что пришла весна, – ответил Орвилл.
– А это – сок. Ну, конечно! Теперь я узнаю его и по запаху, и на ощупь. Мне ли не знать этот запах!
– Весна! – воскликнула Блоссом. – Значит, мы сможем вернуться!
Счастье заразительно, а влюбленная молодость счастлива независимо ни от чего, и Орвиллу вспомнились строчки, которые он тут же пропел:
Весна, волшебница Весна! Опять везде царит она – И все торопится, цветет, Кружится в танце хоровод, Уж холода не обжигают, И птички песни распевают: Куку, фью-фью и чикчирик!
– Какие славные стихи! – сказала Блоссом, хватая и крепко стискивая его руку.
– Чушь какая! – прыснул Бадди. – Куку, фью-фью и чикчирик!
И все трое весело расхохотались. Казалось, над ними снова уже засияло солнце, и стоило кому-то из них повторить дурацкий припев старой песенки, которую распевали в дедовские времена, как они опять принимались хохотать.
В двух тысячах футов у них над головой оживающая земля нежилась в лучах яркого солнца, которое и правда перешагнуло заветный порог – день весеннего равноденствия миновал. Последние клочья снега еще не растаяли на каменистых склонах, а Растения уже развернули листья, подставляя их свету и теплу, и без лишней суеты принялись за дело – зажили прежней жизнью, такой полнокровной, как будто только вчера еще был октябрь.
Если не считать щелчков, которые, раскрываясь, издавали листья (Растения управились с этим в течение дня), весна пришла бесшумно. Птиц не было, а значит, некому было щебетать и чирикать.
Голодный зов листьев отозвался в иссушенных черенках и стеблях, переживших морозную северную зиму, его услышали корни, и оттуда, из недр, бурлящий питательный сок хлынул наверх по мириадам тончайших капилляров. Даже там, где эти кровеносные сосуды были уничтожены вторжением людей, сок продолжал струиться и разливаться по ветвям, выстилавшим стенки корней изнутри. По мере того как наполнялись артерии пробуждающегося Растения, струйки сока сливались в ручейки, а те постепенно превращались в небольшие потоки, заливавшие корни до самой глубины, – начиналось что-то вроде половодья. Там, где сохранилась нетронутой сетка капилляров, они втягивали влагу, проникавшую в корень, и она бежала по ним, как по трубам, но там, где паутина была порвана, сок, как вода в реке, все прибывал и разливался по корням, как талый снег по водостокам в внезапную мартовскую оттепель.
Теперь клубни плодов, годами набиравшие силу, окончательно созревали и обретали, подобно земным плодам, осеннюю роскошь. Их воздушная сердцевина, напоследок напоенная свежестью, влившейся сверху, уплотнилась и стала похожа на взбитые белки.
В обоих полушариях Растения доживали свой долгий срок, их сезон подходил к концу. То тут, то там, на определенном расстоянии друг от друга с весеннего неба на зеленеющую землю опускались сверкающие сфероиды, такие огромные, что, приземляясь, каждый подминал своим колоссальным брюхом несколько Растений. Если взглянуть на эту картину издалека, то пейзаж напоминал заросшую клевером клумбу, по которой разбросаны серые баскетбольные мячи.
Эти мячи сначала часами грелись на солнце, потом из сотен мелких скважин в основании корпуса выбрасывали тонкие разведочные щупальца, каждое из которых тянулось к ближайшему Растению и аккуратными, мелкими и точными движениями ввинчивалось в древесину ствола, а затем проникало в полость находившегося под ним корня. После того, как было высверлено достаточное отверстие, ресничка щупальца вновь убиралась внутрь серого баскетбольного мяча.
Приближался срок жатвы.
Нейл трижды обошел круг из веревки, в котором замышлял подстроить ловушку Бадди. Он уже начал с тоской замечать, что попался в собственные сети, хотя уразуметь, как же это случилось, не мог. Но вот, как он и опасался, послышался голос Бадди. Он возвращался оттуда, куда ушел, и с ним возвращались Орвилл и Блоссом. Они все громко смеялись! Над ним, что ли? Надо было бы спрятаться, да некуда. К тому же он вовсе не хотел прятаться от Блоссом. Пришлось обнаружить себя.
– Эй, там! Смех прекратился.
– Что ты делаешь здесь? – спросил Бадди.
– Понимаешь, эээ… Вот эта веревка, как-то… Нет, это тоже не та, – чем больше он говорил, тем больше путался, и Бадди начинал терять терпение.
– Да ладно, наплевать. Пошли. Я нашел Блоссом. И Орвилла тоже. Теперь надо собрать остальных. Весна пришла. Заметил слизь?.. Э, а это что? – он добрался до того места, где конец его веревки был привязан к ее середине. – Постой, это же не тот перекресток, где мы с тобой разошлись. Если бы я хоть раз прошел по такому узкому месту, то непременно запомнил бы его.
Нейл не знал, куда деваться. Он бы с радостью долбанул своего слишком шустрого братца по башке, это желание его прямо-таки распирало. А заодно пристрелил бы Орвилла, просто взял бы да и вышиб ему мозги, и дело с концом. Но при Блоссом это было бы как-то нехорошо, он чувствовал, что она может его не понять. И потом, если ты заблудился, то самое главное – невредимым вернуться домой. А уж когда ты окажешься дома, в безопасности, вещи встанут на свои места и не будет такой путаницы в голове, как теперь, когда и дороги-то назад не найти.
