- Не будь дурой! - рассердился Фредерик и тоже сел прямо. - Я говорил не о том, чтобы охранять тебя, словно принцессу из волшебной сказки, черт бы ее побрал, я говорил о том, как поступить, чтобы ты осталась жива. Ты сможешь работать и ходить везде, как обычно, и, конечно же, у тебя есть собака, и все мы знаем, что ты способна выстрелом выбить сигарету у мухи изо рта, при том со связанными за спиной руками...
- Я не намерена выслушивать твои сарказмы. Если тебе больше нечего сказать...
- Хорошо, в таком случае послушай голос разума. Эти люди почти убили Нелли Бад - собственно говоря, они убили ее, насколько я знаю. Они уничтожили всю работу мисс-как-ее-там. И ты полагаешь, они станут колебаться, особенно после полученной от нас трепки, ты веришь, что они хоть на минуту задумаются перед тем, как напасть на тебя? О господи, девочка, да они сделают это с наслаждением. Беллман ведь угрожал тебе...
- Я сама могу защитить себя, - сказала она. - И я, право же, не нуждаюсь в твоем разрешении ходить куда пожелаю, как ты изволил это выразить...
- Я говорил не так. Я так не думаю, и я так не говорил. Если ты сознательно все извращаешь...
- Я ничего не извращаю! Я отлично знаю, что ты имел в виду...
- Нет, не знаешь, иначе не возражала бы с таким ослиным упрямством!
Их возбужденные голоса разбудили Чаку. Он повернулся, поднял голову, посмотрел на Фредерика и тихо заворчал. Салли механически опустила руку, чтобы погладить его по голове.
- Не думаю, что ты сознаешь, как выглядит все то, что ты наговорил, продолжила она более спокойно, глядя не на него, а в огонь и чувствуя, как горькое упрямство сковывает ее. - Я не нуждаюсь в поддержке, мне не нужно, чтобы за мной ухаживали. Я не такая. И если ты этого, судя по всему, не видишь, то я не знаю, видишь ли ты меня вообще.
- Ты принимаешь меня за круглого идиота! - сказал он, и в его голосе послышалась действительно ненависть. - В глубине души ты считаешь, что я такой же, как все мужчины, - нет, я не так выразился. Дело не только в мужчинах. Ты считаешь меня таким же, как все остальные, и мужчины и женщины. Вот ты, а вот мы, все прочие, и мы ниже тебя...
- Это неправда!
- Это правда.
- Оттого, что я принимаю свою работу всерьез, оттого, что я не ветрена и не шаловлива... это значит, я смотрю на тебя сверху вниз, так?
- Так. И всегда. Всегда. Да представляешь ли ты себе хоть немножко, какая ты бываешь... непривлекательная, Салли? Когда ты являешь себя с лучшей стороны, ты великолепна, и я любил тебя за это. Но с дурной своей стороны ты не что иное, как ловкая, самоуверенная, высокомерная дрянь!
- Я? Высокомерная?!
- Да ты послушала бы себя! Я предлагаю тебе помощь, как равный равному, потому что беспокоюсь о тебе, уважаю и - да! - искренне привязан к тебе; а ты с презрением швыряешь все это мне прямо в лицо. И если, по-твоему, это не есть гордыня...
- Ты говоришь не обо мне. Это глупая выдумка, твоя фантазия. Пора тебе повзрослеть, Фредерик.
И тут она увидела, как изменилось его лицо. В его глазах что-то сверкнуло, выражение, которому она не могла подобрать слова, а потом угасло, пропало, и она подумала: в этот миг что-то умерло. Она протянула ему руку, но было поздно.
- С этим мы покончили, - проговорил он спокойно, вставая и беря свою трость. - И вообще, думаю, этого достаточно.
Она тоже встала и шагнула к нему. Но он вышел, не взглянув на нее, не произнеся больше ни слова.
В ту ночь, когда Салли сидела перед догоревшим камином и писала, писала, одно за другим, письма Фредерику, с отчаянием сознавая, что слова ложатся на бумагу также трудно, как и произносятся вслух, и, наконец, сдалась, уронила голову в колени и расплакалась; когда Фредерик заполнял страницу за страницей своими соображениями и догадками, а потом рвал их все подряд и начинал возиться с новой американской камерой, пока, потеряв терпение, не задвинул ее подальше в угол; когда Вебстер Гарланд и Чарльз Бертрам сидели и курили, и пили виски, и толковали обо всем на свете - о желатине, коллодии, калотайпах, механизмах затворов и негативах на светочувствительной бумаге; когда Джим, чуть не рыча от боли и совсем обессилев от любви, пропускал мимо ушей сигналы и дергал не те канаты, и ронял ящики, и покорно, с потерянным видом стоял перед режиссером, осыпавшим его бранью; когда Нелли Бад лежала без сознания на узкой кровати, рядом с которой стоял стул с цветами Фредерика; когда леди Мэри сидела, тихая, безукоризненная и печальная, за нескончаемым обедом; когда Чака видел во сне Салли, и охоту, и зайцев, и опять Салли, - в Сохо некий человек, постучав в дверь, спокойно ждал, когда его впустят в дом.
Это был молодой человек, проворный, сильный и решительный. На нем был вечерний костюм, словно он только что покинул званый обед или оперу, в руке он держал трость с серебряным набалдашником, которой легонько постукивал по ступеньке в ритме популярной песенки.
Вскоре дверь отворилась.
- А-а, - произнес мистер Уиндлсхэм. - Входите, входите.
Хозяин отстранился, давая возможность гостю пройти. Это был офис, которым мистер Уиндлсхэм пользовался для таких дел, которые не должны были как-то связываться с "Балтик-Хаус". Он тщательно запер дверь и провел молодого человека в теплую, хорошо освещенную комнату, где, поджидая гостя, читал роман.
- Пальто и шляпу, мистер Браун?
Мистер Браун отдал то и другое хозяину и сел, равнодушно поглядев на открытую книгу. Мистер Уиндлсхэм заметил его взгляд.
- "Как мы теперь живем", - сказал он. - Энтони Троллопа*. [Энтони Троллоп (1815-1882), английский писатель.] Увлекательная книжка о финансовых спекуляциях в мире литераторов и издателей. Вы любите романы, мистер Браун?
- Не, нащет чтения я не очень, - сказал мистер Браун.
У него был странный акцент, мистер Уиндлсхэм никак не мог соотнести его с каким-нибудь сословием или районом, какие были ему ведомы. Мистер Браун говорил так, как заговорят люди в будущем: сто лет спустя такая речь станет обычным явлением, но нельзя же было ожидать, что мистеру Уиндлсхэму это могло быть ведомо.
- Не, время для книжек вроде как не хватает, - продолжал он. - Мне бы классный какой мюзик-холл, это всегда пожалста...
- Ах, да, мюзик-холл. Ну а теперь к делу. Вас мне рекомендовали, отменно рекомендовали, и не в последнюю очередь за то, что вы действуете самостоятельно и осмотрительно. Надеюсь, мы можем беседовать с полной откровенностью. Как я понял, вы убиваете людей.
- Это точно, мистер Уиндлсхэм.
- Скажите, убить женщину труднее, чем мужчину?
- Не-а. Женщина по природе своей вроде как не такая быстрая и сильная, как мужчина, верно?
- Я спросил не совсем про это... Ну ничего. Многих ли вы убили, мистер Браун?
