– Нам бы лыжи, – вздохнул Коля.
Альвиан хмыкнул. На лыжах среди камней не очень разбежишься. Да и дышать нужно бережно. Вздохнул чуть глубже, считай, поморозил легкие.
Лед.
Снег.
Каменные коридоры.
В своей жизни Альвиан насмотрелся всяких коридоров. Вспоминать больно.
Особенно – университетские. Это же известное дело, что грызть гранит науки нелегко. Рубить уголек в шахте – не в пример легче. Но именно Альвиана отправили с шахты в университет. Сказали на комсомольском собрании: окончишь университет, Альвиан, вернешься на родную шахту, нам нужны грамотные люди, страна поднимается. Провожали всем коллективом. Альвиан включился в учебу с первого дня. Особенно нравился ему доцент Лермонтов.
Фамилия знаменитая. А имя совсем редкое – Лолий Александрович.
Читал Лолий Александрович научный коммунизм. Высокий, усы. Одевался по своему. Костюм не из магазина одежды, на вырост, как Альвиан привык, а сшит специально, подогнан по всем параметрам. Руки холеные, ногти чистые. А глаза внимательные. Такой плохому не научит.
– Постижение истории, – заявил Лолий Александрович на вступительной лекции, – требует особого терпения и тщательности. Не думайте, что, изучив конспекты, можно все узнать о битве под Ватерлоо или о XVI съезде ВКП(б). История для вас пока – это умение задавать вопросы. Сразу говорю, что не следует стесняться незнания. Вы пришли сюда учиться. Тот, кто будет стесняться спрашивать, быстро отстанет, из него не получится специалист.
Подход потряс Альвиана.
Вот известный ученый, автор многих трудов, а так запросто: «Спрашивайте. Я тут для того, чтобы отвечать на вопросы!»
Вопросов у Альвиана накопилось выше горла. Если объективно, то что такое все-таки классы? Почему нельзя без классов? Что такое демократия? Кто кого эксплуатирует при социализме? Каковы конечные задачи социалистического государства? Можно ли развитой социализм назвать коммунистически организованным капитализмом? В чем, наконец, историческое предназначение социализма?
Лолий Александрович недоуменно задирал узкую бровь, но отвечал.
– Лолий Александрович, а почему все общественно-экономические формации, ну, такие, скажем, как рабовладение, феодализм, капитализм развивались веками, – не отставал Альвиан, – а коммунизм мы хотим построить сразу за несколько десятилетий?
– Считаете, для нашего общества – задача непосильная?
– Да нет, конечно, я так не считаю. Мы все можем перевернуть. Народ у нас крепкий, и партия знает, что делать. Но сами посудите, с одной стороны – многие, многие века, а с другой – всего несколько десятилетий.
– А вы знакомы с Программой партии? Вы вчитывались в «Моральный кодекс строителя коммунизма»? – Внимательные глаза Лолия Александровича так и впивались в настырного студента. Видно, что ждет от него еще большей откровенности, впитывает каждое слово. Как вакуумный насос. – Разве не от нас с вами зависит – за тысячелетие или за сорок лет построим новое общество?
– Разве законы истории едины для всех?
– А вы глубже вникайте в труды классиков марксизма-ленинизма.
Дыша в подмерзшую рукавицу, Альвиан понимал: в первый раз он, конечно, сам напросился. Пер на преподов, как упрямый бык, задавал сотни вопросов, не замечал, как все больше холодели внимательные глаза Лолия Александровича. Потому и был ошеломлен свирепым приказом: « Студента А.А. за нарушение пропускного режима – отчислить».
Какой режим? Какие нарушения?
Когда ребята устраивали вечеринки, Альвиан чаше всего оставался с книгами. Когда ребята читали самиздат, он хотя и заглядывал в затертые фотокопии, но без особого интереса. Ведь он хотел стать настоящим историком, понять фундаментальные законы, по которым жили и живут разные общества. При чем тут нарушения пропускного режима? Ну, возвращался иногда в общагу после двенадцати, но с вахтером они жили душа в душу. Несправедливость выглядела столь очевидной, что Альвиан даже в деканат не пошел. Зачем ему в деканат? Он – комсомолец. Он работал в шахте. Он на учебу направлен рабочим коллективом, он знает, что такое настоящая дисциплина. Какие тут к черту «нарушения»? В горком партии надо идти! Там люди специально сидят, чтобы рабочий класс не давать в обиду!
– Вам к кому? – голос у милиционера вежливый.
Ответил, весь кипя:
– К первому, конечно!
– Вам назначено?
– Что значит «назначено»?
– Ну, вам назначено время? Вас вызывали?
– Да нет, никто меня не вызывал, сам иду! Тут такие дела! – Альвиан задохнулся от возмущения. – Учиться приехал, коллектив шахты рекомендовал, и вдруг приказ: «Отчислить за нарушения пропускного режима»! Представляете? Это меня-то!
Милиционер засмеялся. Чем-то Альвиан пришелся ему по душе.
– Звоните.
Альвиан сразу оттаял.
Приготовился долго спорить с милиционером, а спора нет. Назначали или не назначали, в горкоме партии обязаны принять рабочего человека! Он поднял трубку и набрал номер, подсказанный милиционером. Вот он – студент. Вот он послан на учебу прямо с производства, облечен доверием коллектива. Твердый хорошист и вдруг такое! Вдруг само собой выпрыгнуло правильное слово – беззаконие!
– Да, да, понимаю.
Альвиан даже удивился: утро только началось, а голос у партийного секретаря уже усталый. Неужели работал всю ночь?
– Советую обратиться в ректорат. Там товарищи грамотные, разберутся.
Как это в ректорат? – удивился Альвиан. Ректорат его и отчислил! Снова схватился за трубку, но вежливый милиционер не разрешил.
– Вам ответили.
– А чего имя у тебя такое? – пыхтел в рукавицу Коля.
– Из старообрядцев я.
– Это которые посуду свою от чужих прячут?
– Ну, вроде, – ответил неохотно.
Снег. Мороз. Дыхание прерывается. А надо идти. Надо прорываться к поселку. Если не дойдут, сгинет навсегда заветная тетрадь, спрятанная за пазуху. Ветром ее развеет, водой растворит. Рукописи, что там ни говори, и тонут, и горят. Ему ли это не знать, историку?
Взял себя в руки.
Как это не дойдет? Как это сгинет?
Не для того всю жизнь корпел над тетрадкой. После отчисления из университета сразу сказал себе: годик поработаю и снова за учебу. Никакой Лермонтов меня больше не подкузьмит. Горело в голове: вот правда, как можно построить коммунизм за несколько десятков лет? Лолий Александрович ему ведь не ответил. А коммунизм – это не просто бесплатные столовые и всем по потребности, это, прежде всего, право и возможность творить. Мучило и такое. Карл Маркс и Фридрих Энгельс еще в 1850 году указали: коммунизм является высшей и последней формой устройства человеческого общества. Ну, высшей – это понятно. Но почему последней? В каком смысле? Что, после коммунизма уже ничего нет, совсем никакого развития?
