– Они опасны, эти пастухи?
– Всяко может получиться. Но вы не волнуйтесь. Самый опасный человек здесь – я. И все, кому следует знать, это знают. – Репей сказал это настолько просто и обыденно, что Алексееву сделалось ясно: так оно и есть.
– Тогда что вас насторожило?
– Понимаете, ведь охотиться-то смысл есть только за вами. И не здешним жителям, а тамошним. Вашим землякам. Им-то по херу моя репутация, всё равно нападут, раз поставлена такая задача. – Он кривовато ухмыльнулся. – Вы хоть помните, за чем прибыли? Как полагаете, многим там может понравиться, если поход увенчается успехом?
– Никто посторонний не знает настоящей цели моего посещения, – твёрдо сказал Алексеев.
– Хочется верить. Ну да ладно, идёмте. К ночи мы должны добраться до Синего Ключа. Там начинается лес. Ни один чужак нас уже не найдёт.
* * *
Синий Ключ оказался криницей, заботливо помещенной в настоящий дом: с окошечком, дверью и под двускатной крышей. Конёк крыши венчала деревянная птичья голова – с гребнем, бородкой и хищным клювом. Глаза поблёскивали жёлтым; Алексеев навёл бинокль и разглядел солдатские пуговицы с двуглавыми орлами.
– Здесь заночуем, – сообщил Репей.
– Внутри?
– Нет, конечно. Вон, под дубом. Видите, там и кострище есть.
Проводник быстро установил маленькую линялую палатку, притащил откуда-то ворох сушняка, развёл в круге закопчённых камней огонь и подвесил на рогульке котелок. Уже через час сытый и немного пьяный Алексеев (Репей щедро плеснул в чай спирта) подрёмывал, привалившись спиной к бугристому стволу дуба. Проводник, бубня под нос незнакомую песенку, полную витиеватого до полной безобидности мата, чистил карабин. За границей света, отбрасываемого костром, кто-то шуршал, хрустел ветками, а порой принимался тоненьким голоском передразнивать Репья. Тот не реагировал. Шипящие и «л» у пересмешника получались неважно, поэтому Алексеев представлял его крошечным японцем в чёрном кимоно, расшитом золотыми драконами, с веером, самурайским мечом и почему-то в беленьких кроссовках. Потом пересмешников стало несколько, хор сделался громким, а слова песни – окончательно неразборчивыми… а потом Пётр Семёнович проснулся.
Правильнее сказать, его разбудили. Безо всякого почтения, пинком в живот.
Он охнул и повалился на бок. Его подняли. Перед ним стоял профессор Съёберг в окружении давнишних не то пастухов, не то старателей в жёлтых колпаках и бурках. Двое желтоколпачников держали Алексеева под руки, остальные напряжённо вглядывались в ночной лес. Морды у них оказались и впрямь не совсем человеческими: с широкими безгубыми пастями и подвижными носами землероек.
Возле огня сидела на корточках затянутая в облегающий камуфляж аспирантка Агнесса. На красивом веснушчатом лице цвёл жаркий румянец. Она курила, поигрывая маленьким револьвером.
– Я думаю, долго мы с вами разговаривать не будем, – на чистейшем русском сказал швед. – Вы мне расскажете всё о… о предметах, за которыми направляетесь. А потом пройдёте с нами и определите нужный. Да, ещё неплохо, если б вы прямо сейчас кликнули своего проводника. Он куда-то сбежал. Боюсь, не натворил бы глупостей. Его ищут и, разумеется, найдут, но мне бы не хотелось… э-э, жертв.
– Подите к чёрту, Съёберг, – сказал Пётр Семёнович, нарочно выделив «ёб».
Швед кивнул, и держащие Алексеева желтоколпачники заломили ему руки. Он заскрежетал зубами от боли. Когда подошедшая Агнесса прижала к его щеке горящую сигарету, он заорал.
– А теперь? – спросил Съёберг, когда Алексеев умолк. – Передумали? Вы же разумный человек, должны понимать, у кого на руках козыри.
Алексеев молчал, тяжело дыша.
– Ну что же вы так долго размышляете? Представьте, что моя очаровательная спутница приложится вам сигаретой не к щеке, а к глазу. Или отстрелит что-нибудь исключительно дорогое для мужчины. Или…
Послышался короткий свист, завершившийся сдвоенным мокрым стуком. Швед резко замолк. Лицо его исказила гримаса недоумения. Он посмотрел под ноги, широко, но беззвучно открыл рот и вдруг начал валиться назад.
Алексеев скосил глаза вниз. Возле Съёберга стояла на задних лапах зверушка вроде луговой собачки. Полуметрового роста, с птичьим веерообразным хвостом. В передних конечностях она сжимала сабельку, похожую на короткий ятаган. Обе ноги шведа ровно под коленями были аккуратно перерублены. Зверушка, пришепётывая, пропела фразу из кабацкой песенки Репья и молниеносно шмыгнула прочь.
Из темноты ударил выстрел. Агнесса, роняя сигарету, схватилась за грудь, и тут же выстрелы посыпались, точно горох из худого ведра. Желтоколпачники с визгом заметались. Они налетали друг на друга, падали – и больше не подымались. Те двое, что держали Пётра Семёновича, бросились куда-то за дуб и вымахнули уже на горбушках. Один болтался в седле такой расслабленный и мягкий, что было совершенно ясно – не жив. Второй бешено стегал своего скакуна, но на его плечах уже пританцовывал, словно акробат на канате, зверёк-певец. Веерообразный хвост упруго трепетал, помогая балансировать, страшная сабелька чертила круги, с каждым разом всё ниже и ниже обрубая жёлтый колпак.
Через минуту всё было кончено. К костру вышел Репей – напружиненный, опасный. Толкнул ногой неподвижную Агнессу, склонился над всё ещё подёргивающимся Съёбергом. Направил карабин в голову шведа и посоветовал:
– Отвернитесь, Пётр Семёнович.
* * *
Удивительно, но они отнюдь не выглядели чужеродными в гнезде из веток, сухой травы и пёстрого пуха. Девять крупных яиц, украшенных эмалью, драгоценностями и золотом. Серебряные подставки небрежно валялись в траве. Рядом топталась большая бурая птица с кукушиной полосатой грудкой и желтоглазой головой – точь-в-точь как на коньке избы над Синим Ключом. На людей она посматривала со смесью доверчивости и тревоги.
– Алконост? – спросил Алексеев.
– Угу, – Репей кивнул. – Да ведь вы и сами знаете.
– Знаю, – согласился Пётр Семёнович. – Но мне помнится, у него… у неё должна быть корона, девичье лицо и грудь…
– Да вы, оказывается, шалун! Специализируетесь по девичьим грудкам?
– Ну что вы! – смутился Алексеев. Затем, впрочем, нашёлся: – Скорей по птичьему молоку.
Репей с удовольствием захохотал. Пётр Семёнович улыбнулся и спросил:
– Я могу к ним прикоснуться?
Проводник взялся пальцами за нижнюю губу, собрал лоб морщинами и издал переливчатое курлыканье. Алконост кивнул, тряхнув роскошным гребнем.
– Можете.
Алексеев энергично растёр подрагивающие руки и дотронулся до крайнего яйца. Оно было пустым. Тогда Пётр Семёнович коснулся малахитового. Тёплая нежность и ощущение небывалой жизненной силы хлынули через пальцы. Алексеев упал на колени и разрыдался.
