Это было словно в темной комнате повернули выключатель. Рассвет не приходит так быстро, и тучи не могут разлететься со скоростью реактивного самолета. А здесь все произошло сразу. Тьма сменилась светом, темная непроглядная вода — светящейся лазурью, скорость — неподвижностью, серые очертания яхты — буйством красок. Больше всего меня поразили краски. От света я еще не успел отвыкнуть, а вот что такое настоящий яркий цвет, оказывается, забыл.
Дерево яхты было янтарно-желтым, парус — снежно-белым, металлические детали такелажа — темно-бронзовыми и медно-красными. На мачте, почти неразличимый на фоне неба, трепетал голубой вымпел. А вокруг, до самого горизонта, — спокойное лазурное море.
Яхта дрейфовала, словно и не мчалась только что со скоростью торпедного катера. Зато волны ощутимо раскачивали ее, и я вцепился в руку Гарет, чтобы не упасть. Та улыбнулась снисходительно, но ласково.
С кормы, пошатываясь, щуря глаза, шел Лэн. Вокруг него сумасшедшими прыжками носился Котенок.
— Это… это не у нас? — с какой-то тайной надеждой спросил мой Младший.
Я покачал головой.
— Мы вышли в другой мир.
— В твой?
— Нет, кажется… — Я посмотрел на Гарет. Но ответила Реата:
— Это мир королевства Тамал, мальчики. Очень хороший мир… Правда, мама?
— Правда, — подтвердила Гарет. — Тебе здесь понравится.
— Так вы что, обратно не собираетесь? — сообразил я. Гарет покачала головой:
— Нет. Там нам скоро будет нечего делать. Умные уходят первыми, жадные ждут до конца. Хорошо было торговать с Летящими… да и с вами, Крылатые… но все кончается.
— Почему кончается?
Гарет покачала головой, словно вопрос ее удивил:
— Тебе виднее, мальчик с Настоящим взглядом, идущий со стороны Света. Мы, торговцы, всего лишь чувствуем, когда наступают перемены.
Она победоносно улыбнулась:
— Женщины торговцев покидают мир Крылатых. Мужчины тоже чувствуют, что пора уходить, но они не верят сами по себе. Они хотят собрать сливки, которых уже не будет.
Я кивнул, словно понял ее слова. Посмотрел на Лэна. А тот стоял задрав голову и смотрел на висящее в зените солнце.
— Дурак! — завопил я, закрывая Лэну глаза ладонью. Лэн даже не шевельнулся, лишь с восторгом сказал:
— И сквозь руку светит… Данька, это солнце?
— Солнце, дубина! Ты глаза испортишь!
— Почему? — Лэн попробовал высвободиться, и я не раздумывая пригнул ему голову. Наставительно сказал:
— На солнце нельзя смотреть. Запомни! Нельзя смотреть на солнце!
— Правда? — с сомнением спросил Лэн. Я убрал с его лица руку и спросил:
— Что видишь?
— Круги разноцветные…
— Закрой глаза и сиди, — посоветовал я. А сам спросил у Котенка, который висел в воздухе, как и Лэн, неотрывно глядя на солнце.
— Он глаза не испортил?
— Нет, сейчас пройдет, — успокоил меня Котенок. — Ничего, детям положено обжигаться, чтобы узнать, что огонь горячий.
— А ты сам?..
— Я-то? — хмыкнул Котенок, разглядывая солнце. — Ха-ха!
Ясно было, что сейчас от него ничего не добиться. Я снова взглянул на Лэна, который уселся на палубу и послушно жмурил глаза. И только теперь, при солнечном свете, я понял какой же он бледный.
Кожа у Лэна была белая до голубизны. Волосы светло-светло-каштановые, про такие иногда говорят — выгоревшие. Может, они и выгорели. От тьмы. Да еще черная ткань Крыла оттеняла его бледность. Кошмар…
Я сел рядом, положил ему руку на плечо и спросил:
— Как глаза?
— Уже нормально. Темно, — продолжая жмуриться, сказал Лэн.
— Открывай глаза, — велел я.
Лэн посмотрел на меня и улыбнулся.
— Данька, а у нас тоже так будет?
— Конечно, — твердо пообещал я. — Еще лучше будет. И еще будут рассветы, и закаты, и облака, сквозь которые свет мягкий, и ночь, когда звезды светят.
Лэн кивнул, быстро и послушно, словно от того, поверит он или нет, зависело, сбудутся ли мои слова.
— Мальчики, вы купаться будете? — окликнула нас Гарет. Я обернулся и чуть было не зажмурился. Потому что она раздевалась. Выше пояса уже сняла все, а сейчас стягивала джинсы. А Реата успела раздеться совсем. И преспокойненько стояла у борта яхты, ничуть не стесняясь нас с Лэном.
Может, у Крылатых так принято? Я посмотрел на Лэна, который стал пунцово-красным, и понял — нет, не принято. Наверное, это у торговцев в порядке вещей.
Интересно, а я сейчас такой же красный, как Лэн?
Гарет неторопливо разделась догола, посмотрела на нас и понимающе улыбнулась. Снисходительно так и без смущения.
И тут я завелся. Что я голых женщин не видел? Ну, в жизни, конечно, не видел, а на фотках во всяких газетах и журналах или поздно вечером по телеку — сколько угодно.
— Лэн, будешь купаться? — спросил я.
Он замотал головой. И не своим голосом произнес:
— Я плавать не умею.
— А я искупаюсь, — сказал я и вдруг заметил, что мой голос тоже стал чужим, незнакомым.
Ничего.
Я начал снимать Крыло, понимая, что заколеблюсь на секунду — и тоже разучусь плавать, как Лэн. Хорошо еще, что ни Гарет, ни ее дочь в мою сторону не смотрели. А когда я выбрался наконец из тугого комбинезона, Реата вдруг прыгнула вниз головой в воду. Нырнула она отлично, без брызг, а вынырнула метрах в пяти и поплыла в сторону от яхты. Мне сразу стало легче. С каким-то упрямством я стянул и плавки. Шагнул к борту — и прыгнул в воду.
Вода оказалась теплой, ничуть не похожей на хлорированную жижу бассейнов, где я привык купаться. И еще очень соленой, меня так и выкидывало на поверхность. Я поднял голову — Гарет стояла надо мной.
Все-таки я еще не видел голых женщин. Фотографии — совсем не то. Я вдруг почувствовал… в общем, хорошо, что я уже в воде.
Жена торговца была довольно молодой. Может, лет тридцати или чуть больше, не знаю, я как-то плохо в таком разбираюсь. Но фигура у нее была стройная как у молодых девчонок, из-за того, наверное, что Гарет все время путешествовала пешком…
— Теплая вода, Даня? — каким-то очень мягким, СТРАННЫМ голосом спросила Гарет.
Я смог только кивнуть. Попытался отвести глаза — и не смог. Мне хотелось смотреть на ее груди, и ноги, и рыжий треугольничек волос. Никогда не думал, что ТАМ волосы такого же цвета, как и на голове. На фотках, которые я видел, волосы там всегда были темные.
Гарет присела на борт и скользнула в воду. Я заболтал руками, отплывая в сторону. Гарет окунулась с головой, вынырнула, засмеялась:
— Я тебя не утоплю, Данька. Можешь не удирать.
