Но поздно. Он опоздал на полмига — и его голова летела с плеч поганым трехглазым бочонком. Все! Покончено с гадами! Иван оттер ледяную испарину со лба.
«И ляжет на него мое проклятье!»- прогрохотало в мозгу. Нет, не ляжет, мама. Не проклятие твое мне требуется. А доброе слово твое. Напутствие и благословение.
Иван пнул одну из голов, бессмысленно таращивших мертвые глазища. Прошел к иллюминатору- черному пустому квадрату. И заглянул в Пространство. Да, невооруженным глазом видел он сейчас Черную Дыру, страшную дыру Вселенной. Для землянина нет ничего чернее черноты Пространства. Но огромное пятно округлой формы — коллапсар, мрачнело посреди черноты, чернело непостижимой тьмой среди тьмы беспроглядной, даже глаза ломило. Иван вглядывался в этот убийственный мрак- и белые круги и полосы начинали мельтешить перед глазами, тьма вытягивала свет из них и давала свое зрение, черное, страшное зрение. И проявлялись лики давно ушедших, и высвечивались их тела. Он видел наплывающий издали корабль, устаревший, допотопный, с ограничительными поручнями вокруг выступающей рубки, такие были в XXII веке, и в начале XXIII века они еще были. Но это, Иван знал, особый корабль, корабль его памяти, корабль, на котором он родился посреди Вселенной. Но он ушел с этого корабля, а они навеки остались… Иван видел две фигуры, белые, рвущиеся к нему, прикрученные к поручням. Это его отец, это его мать.
Они давным-давно погибли в беспощадном пламени, их убили нелюди — трехглазые, шипастые, пластинчатопанцирные нелюди, вот такие, что лежат сейчас позади, убили походя, в вечной холодной ненависти ко всему иному чем они сами. Смертное пламя высвечивало лица, наполненные страданием, рты раскрывались в беззвучных криках и стонах, тела извивались, головы запрокидывались… и дольше века длилась мука, дольше жизни тянулась пытка.
Иван отшатнулся от иллюминатора. Хватит! Иначе можно сойти с ума!
Резким рывком он выкинул обезглавленное тело из черного угловатого кресла. И уселся в него сам. Мыследатчики везде мыследатчики. Переговорник переведет его приказ. А если система управления кодирована? Он ведь не знает кода!
— Назад! На базу! — коротко приказал он, не произнося вслух ни слова.
Рисунок звезд и созвездий за бортом не изменился.
Сторожевик негуманоидов не слушался его команд. Значит, есть код. Значит, он пропал!
— На базу! — повторил он. — Возврат в Систему!
Нет! Бесполезно. Теперь сторожевик пойдет на автопилоте. Он не признал чужака. Да и как он мог его признать, слава Богу, что не уничтожил. Эх, верно Дил Бронкс говаривал, простота хуже воровства… все они так говорили. Говорить всегда проще. Поучать и советовать, менторски похлопывать по плечу всегда легче, чем дело делать да работу работать. Это Иван знал точно. Но он никогда не обижался на советчиков и поучителей. Пускай говорят, пускай учат, что, им, не рискующим носа высунуть из своего угла, остается делать, ну да Бог с ними! Он вытащил ретранс, подбросил на ладони черный волшебный кубик. А почему бы не попробовать еще раз? Надо только… его вдруг ошарашило: Невидимый спектр!
— Ну, поехали! — процедил он сквозь зубы.
И сдавил черный кубик в кулаке. Льдом прожгло ладонь, выстудило все тело. И разверзлись преграды и переборки, и всепоглощающая глубь черноты наполнилась мохнатыми, дышащими структурами, переплетениями, сверкающими решетками, уходящими в непостижимую для глаза бездну. Невидимый спектр! И как он мог забыть про главное предназначение ретранса?!
— В Систему! — взревел Иван во всю глотку.
И тотчас черная воронка коллапсара, мрачный омут Иной Вселенной начал всасывать его вместе с патрульным кораблем. Нет, не всасывать, так только казалось, они на огромной скорости неслись прямо на коллапсар, в чудовищное жерло, в адскую пропасть. И теперь ничто не могло остановить этого падения.
— Господи, спаси и помилуй, — будто в тот, первый раз, взмолил Иван, — огради меня силою Честного и Животворящего Креста Твоего, укрепи душу мою и дай сил мне!
И будто эхом прокатилось где-то внутри: «Иди! И будь благословен!» Накатила волна тепла, потом стало жарко, невыносимо жарко. И вдруг жар схлынул. И чтото холодное, колючее, непонятное сдавило его сердце, острыми иглами пронзило все тело от висков до лодыжек, будто тончайшие ножи проткнули легкие, мышцы, кости, аорту, вены, печень… Сдавило невыносимо. И отпустило. Из тьмы, из ужаса и боли высвечивались звезды, крохотный кусочек звездного неба, клочок Но он приближался, он рос, ширился. Слава Богу! Иван откинулся на уродливую спинку уродливого кресла. Они выходили из коллапсара. Сторожевик проскочил дьявольскую воронку на неимоверной скорости. Прорвался!
Иван терял сознание. В глазах все мутилось. Он силился привстать с кресла. Но ничего не получалось. Иная Вселенная! Она вытянула из него все силы, все соки. А ему еще так много предстоит свершить и в ней, и за ее пределами. Ну почему все так глупо и нелепо складывается?! Нет! Нельзя вдаваться в уныние! Нельзя! Надо держаться! Он упал, покатился по ребристому полу.
На него навалились обезглавленные чудовищные тела, головы с мертвыми глазами. Они все падали. Сторожевик падал… куда? Иван пытался удержать сознание. Но не смог.
Рот был полон спекшей вязкой крови. Глаза и уши болели до невозможности, казалось, их сейчас разорвет, вот-вот хлынет из них… и тогда все, тогда гроб с музыкой. Какая там к черту, музыка! Иван медленно приходил в себя. Налитые свинцом веки не желали слушаться его. Но он пересилил их, приоткрыл глаза — в черной чуть подрагивающей поверхности отражалось в полумраке и сырости чье-то искаженное мукой лицо. Он не сразу узнал себя… и никакая это не поверхность, это просто лужа. Иван дернулся, боль пронзила позвоночник, ударила огнем в ноги, прожгла запястья.
— Господи, за что?! За что-о-о?!! — простонал он.
Это было нелепо, невозможно, гнусно, подло, необъяснимо. Он снова висел посреди мрачного сырого подземелья, висел вниз головой на ржавых железных цепях.
Проклятие! Он снова на Хархане-А! Он снова в заточении!
Ивану на секунду припомнился жирный боров, которого он подвесил точно так же, его звали Сван Дейк. Недолго тому пришлось провисеть. А вот сколько «дозревать» ему, Ивану?! Если больше часа — глаза лопнут, барабанные перепонки не выдержат, хребет не выдюжит.
Вот так дела!
— Эй, кто там?! — захрипел Иван. — Есть кто живой или нет?!
С потолка в лужу капали черные капли- звонко и гулко. Никто не отзывался. Да и кто тут мог отозваться.
Его перехватили. Снова перехватили! И снова бросили в заточение «дозревать»… а может, просто на смерть бросили, подвесили, чтоб помучился, проклял самого себя и свое безрассудство. Но это дела второстепенные, дела личные — помирать-то ему, Ивану, а не кому-то другому.
