Клану Ореховых Стержней приходилось выбирать между позором и смертью для своих семей… Но позор постепенно забывается — оказаться побежденным может каждый, к тому же не зазорно просто сбежать от победителя, а вот смерть…
Все эти правила поведения не являлись принятым и обязательным законом — они подразумевались.
Как подразумевалось то, что воины убитого вождя поплывут не торопясь, а победители успеют к добыче первыми, и будут потом радостно дразнить проигравших.
Но уж если бы Ореховые Стержни никуда не торопясь вернулись первыми, вот тогда извините. Претензий быть не может, а недовольные пусть высказывают обиды, требуют компенсации, объявляют войну…
Пироги начали грустно расплываться от дома вождя в стороны, по своим хижинам с дурной вестью, а воины Рыжего Носа, совершив необходимый ритуал, вернулись к застолью, и теперь уже расслаблялись во всю, поглощая моркху кувшинами, а жареную рыбу — вместе с костями.
Жувия, видя как целеустремленно новые хозяева начали лапать сестру Сирапа, выскользнула наружу.
Она хотела немного напоить дочурку моркхой, чтобы та не просыпалась ночью. Разраженные плачем чужого ребенка победители могли запросто выбросить малыша в окно, в море. А самой ей предстояла тяжелая ночь, подойти к своей малышке она не сможет.
— Устал я что-то, — поднялся Посланник Богини. Принимать участие в туземном празднике обжираловки и насилования ему не хотелось. — Пойду в главную хижину, в спальню.
— Ну как же, гость мой?! — обиженно округлил глаза Рыжий Нос. — Ведь веселье только начинается!
На самом деле, в душе, вождь обрадовался. Он надеялся, что гость из моря заберет с собой воительницу — вдруг в ней проснется женская солидарность, и она наложит руку на добычу в самый неподходящий момент. Без гостей будет спокойнее, — считал туземец, а потому Найл упрямо тряхнул головой:
— Устал. Хочу мягкой постели и тишины, и больше ничего.
— Тогда увидимся утром, мой друг. Теплой тебе ночи.
Найл поморщился. Почему-то каждый раз, когда кто-то хотел использовать его в своих интересах, то тут же начинал называть Посланника «другом».
Но вслух правитель, разумеется, говорить ничего не стал — только кивнул и в сопровождении Нефтис и Айвана отправился по мосткам в спальную хижину.
* * *
Утро настало с осторожного прикосновения к плечу — ощутив движение воздуха, правитель резко извернулся, выхватывая из-под подушки меч, вскочил на тюфяке, выставив клинок перед собой, и только тогда осознал смысл произнесенной фразы:
— Проснитесь, мой господин.
Перед ним стояла, расставив ноги, Жувия, с красными от бессонницы глазами, разодранными в кровь коленями, синяками на обоих плечах и обширным кровоподтеком на боку.
— Ты все еще голая? — удивился Найл, опуская оружие.
— Вы не желаете развлечься со мной, мой господин?
— Что это тебе в голову взбрело? — если Посланнику Богини не хотелось этого вечером, пока вдова Сирапа выглядела более-менее прилично, то уж теперь — и подавно.
— Я желаю доставить вам удовольствие…
Никакого удовольствия женщина больше никому доставлять не хотела. У нее страшно болела промежность, ныла спина, колени, саднил бок.
Больше всего ей хотелось спрыгнуть с мостика вниз и утопиться, прекратить эту муку раз и навсегда — с что тогда будет с маленькой дочкой? И потому, когда одуревшим от еды, насилия и моркхи победителям взбрело в голову, что она должна развлечь гостя из моря, Жувия покорно пошла в свою бывшую спальню.
— Я желаю доставить вам удовольствие, мой господин.
На самом деле она говорила не «мой господин», а совсем другие слова, но словосочетание несло эмоциональную окраску полной, безграничной, рабской покорности.
— Твой господин не я, а вот она, — кивнул Посланник на спящую в углу Нефтис. — Это она теперь хозяйка дома и всего, что есть в нем.
— Я должна доставить удовольствие ей? — похоже, после прошедшей ночи в сознании Жувии произошел некий сдвиг, начисто лишивший ее рассудка.
— Полезай-ка ты в детскую яму, — решил Найл. — И чтобы я тебя больше не видел!
— Совсем? — испугалась пожизненного заточения женщина.
— До обеда, — отрезал правитель и наклонился над своей телохранительницей. — Ай-яй-яй, Нефтис. Пропустила чужого человека к самому моему изголовью. А вдруг это вражеский лазутчик?
— М-м, — сонно потянулась стражница, приоткрыла глаза, увидела над собой Найла, улыбнулась, закинула руки ему за шею и потянула к себе.
Она еще не совсем понимала, что находится в реальном мире, а не в мире грез, и считала, что все еще находится во дворце Смертоносца-Повелителя, куда слуги допускаются только для того, чтобы принести пищу охранницам или накормить собою проголодавшихся пауков.
Там, в далеком прошлом, любая женщина при желании могла обратить внимание на мужчину, поманить к себе — и неполноценное двуногое существо млело от счастья, доставляя повелительнице плотское наслаждение.
Как это всегда случается по утрам, член правителя набрал твердость, словно давно ожидая именно такого момента, нормальное желание нормального молодого человека пересилила супружескую верность, уже нарушенную прошлой ночью — и Найл тоже рухнул в то далекое время, когда стражница не только верно охраняла его тело, но и овладевала им.
Он вошел во влажное лоно, а разум его, уже давно привыкший находиться в мысленном контакте с окружающими сознаниями, обрушил на Посланника Богини целый сонм фантасмагорических образов, рождающихся в спящем мозгу женщины.
Ей казалось, что она стала лебедем — не бабочкой или стрекозой, а именно белым лебедем, последнего из которых сожрали плавунцы много сотен лет назад.
Она распахивала широкие крылья, и взлетала, поднималась к небу, к солнцу, с каждым взмахом наполняясь бесконечным счастьем, причем счастьем алым — сочного, яркого прозрачного алого цвета. Полет продолжался над красивым зеленым миром, и крылья становились шире, мощнее, они застилали весь свет, пока наконец огромное наслаждение не разорвало их изнутри, осыпавшись вниз мелкими серебристыми искрами.
В мире грез наступил вечер, подступили сумерки — но они принесли не грусть, а тихую радость покоя…
Найл поднялся, перебрался на свой широкий тюфяк, прикрылся одеялом и громко, сладко потянулся:
— Хорошо-то как! Ого, кажется, светает?
От его голоса зашевелились Айван и Нефтис, стали подниматься. Посланник надел тунику, перекинул через голову перевязь меча, наклонился за щитом, но поймал пристальный взгляд стражницы и остановился:
— Что с тобой, Нефтис? Плохой сон приснился?
