Он обещал, что всегда будет рядом, и что не позволит никому обидеть ее, и Геля поверила ему. Поверила его вкрадчивому голосу, звучавшему прямо у нее в голове.
Взамен «голос» просил самую малость — в ближайшие несколько часов, пока сама она еще не может полностью контролировать собственно тело, позволить ему изредка подчинять ее тело себе, брать его под полный контроль. При чем это, как говорил «голос», как раз и необходимо для того, чтобы не дать никому ее обидеть.
И она поверила ему, этому мягкому голосу, излучающему доброту и сердечность. Она без сомнений окуналась в пустоту, когда он отталкивал ее, перехватывая контроль над ее телом. Надолго ли — Геля не знала. В разговорах с «голосом», в этих разговорах ни о чем, и в то же время обо всем, незаметно пролетали часы, которые на поверку оказывались секундами. Омуты беспамятства же, казавшиеся мгновениями падения в темноту, были минутами, в течение которых ее тело, которое нес на руках какой-то человек, становилось пристанищем какого-то иного разума.
Геля помнила прикосновение к ее лицу чего-то влажного, напоминающее первый робкий поцелуй. Но она не открыла глаз — просто не смогла, на то, чтобы поднять отяжелевшие веки просто не хватило сил. И тогда Геля вновь ушла в мир цветов, памятных полян и детских сказок, болтать с незримым «голосом», рассказывающим ей о чем-то, чего она сама не будет помнить, открыв глаза.
Там, в ее мире, провожатым в котором ей служил «голос», она спросила его о том, кто же поцеловал ее там, в реальном мире, и «голос» ответил, что это сделал он, ее сосед по разуму, способный одновременно быть во многих местах.
Геля спросила, как он выглядит, но «голос» ответил, что об этом она узнает со временем, когда на то будет необходимость.
«Пока будь той, кто ты есть…» — сказал он ей, — «Когда придет время быть другой — я скажу тебе… И помогу…»
А потом, спустя какое-то время, соизмерить которое Геля, конечно же, не могла, она почувствовала, что там, в реальном мире, ее веки перестали быть тяжелыми будто листы стали. Почувствовала, как ее (их?) тело вновь обретает способность подчиняться сознанию, и открыла глаза.
Над головой светила длинная люминесцентная лампа, дававшая равномерный белый свет, не раздражавший, и не резавший глаза. Она лежала на кровати в центре небольшой комнаты, вдоль стен которой располагались различные приборы, издававшие характерные, медицинские звуки.
Геля не знала, как слово «звук» может сочетаться с прилагательным «медицинский», но чувствовала, что вопреки законам филологии все же может. Как существует запах больниц — запах хлорамина и стерильных бинтов, различных лекарств и пара из открытого автоклава — запах, знакомый абсолютно каждому, кто хоть раз переступал порог больницы. Как существует запах железной дороги — запах шпального гудрона, разогретого июньским солнцем… Как существуют звуки леса — шорох листвы и мелодичное пение птиц… Так существовали и медицинские звуки — попискивание разнообразных датчиков, шорох ленты самописца ЭКГ и прочее, прочее, прочее…
И, конечно же, легкий медицинский запах присутствовал и здесь, не смотря на кондиционер, установленный под самым потолком… С первых же мгновений Геля не сомневалась в том, что находится в больничной палате. Даже назначения большей части приборов, стоявших вокруг нее, были ей знакомы, хотя ей по работе никогда не приходилось сталкиваться и с десятой их частью.
Провода от приборов тянулись к ее кровати. К ней… И пошевелил сначала правой рукой, а потом ногой, Геля поняла, что вся, с ног до головы, облеплена различными датчиками.
Но почему она здесь? Почему в больнице?
Одного взгляда, брошенного на левую руку, кисти которой Геля совершенно не чувствовала, было достаточно для того, чтобы восстановить в памяти образ оскаленных клыков громадного хищного зверя. И тогда, вместе с воспоминаниями, пришла боль…
Глея не застонала — тихонько и совсем по-детски заскулила, словно маленький ребенок, который поранился, забравшись туда, куда запрещала мама. Как ребенок, который в ужас смотрит на кровоточащую коленку, но с еще большим ужасом ждет того, что ему попадет от мамы… Вот только у Гели не было ободрано колено. У нее была откусана рука, и она отчетливо помнила, кем и при каких обстоятельствах.
Трое врачей вбежали в палату и остановились возле нее, не решаясь сказать что-либо, или сделать. Геля тоже молчала, глядя на вошедших широко раскрытыми глазами. За свою жизнь, большая часть которой прошла в поликлиниках (пусть и стоматологических, но все же…) или в мединституте, она порядком насмотрелась на врачей различных профилей и характеров. Бывали среди них и серьезные, если не сказать суровые, проктологи, обижавшихся при малейших попытках иронизировать над их специальностью, бывали и веселые, добродушные хирурги, способные рассказывать анекдот во время тяжелейшей операции на сердце, и смеяться, не боясь, что дрогнет рука с зажатым в ней скальпелем. Но таких докторов она видела впервые…
Было в них что-то особенное и непривычное. Быть может, более цепкий взгляд, выхватывающий не только то, что должно интересовать этого человека в силу выбранной им профессии — как то бледность лица, величина зрачков, тремор рук и т. д., но еще и как будто пытающийся заглянуть в твою душу. Понять, что ты прячешь в ней, и не может ли ЭТО представлять опасность? Походка — более твердая, торопливая, чеканная. Осанка — прямая, почти как полет стрелы.
И голос, тот самый «голос», существовавший, оказывается, не только в ее выдуманном мире, тут же предупредил: «Это не только доктора… Они умеют не только спасать жизни, но и отнимать их!»
— Где я? — спросила, наконец, Геля, не столько, чтобы получить ответ на этот вопрос (в глубине души она боялась, что ей не ответят), сколько чтобы прервать затянувшееся молчание.
— Вы в больнице. Все в порядке…
— В какой именно?
— В центральной больнице СО РАН.[2]
Геля присвистнула, на секунду забыв даже о боли в руке, которая, впрочем, теперь не казалась ей не такой уж сильной. Скорее всего ее накачали обезболивающим, и о том, что будет после того, как пройдет его действие, ей не хотелось думать.
— Она оказалась ближе всех, или я — настолько важный гость?
— И то и другое, — не моргнув глазом ответил один из врачей, но «голос» тут же вынес короткий вердикт: «Врет!», — Если вы помните, был сильный буран. Вам вообще повезло, что вас нашли… Вы были в тяжелом состоянии, и бригада «скорой» боялась, что не довезет вас живой. Вот вас и привезли сюда… А потом, когда выяснили, что именно произошло…
