- Я сорвал голос, я рассказывал, убеждал, шептал на ухо и кричал, я неистовствовал, стучал каблуками и стучался лбом о стену, мой ор пропитал поры, а хрип леденил души в попытках донести до них, и до ученых, и до политиков, до олигархов и президентов, и даже до отцов церкви, донести элементарные знания о своей Пирамиде... И, знаешь, как ни странно меня понял мир, весь мир, но не свои, не домашние, не родные мне люди, нет, - чужие, ставшие мне самыми дорогими и близкими. Прав-таки Иисус: нет пророка в своем Отечестве.
И теперь, когда двери в прошлое захлопнулись за моей спиной...
Если бы я мог себе только представить, чем закончится для всех этих, избранных нами родоначальников нового мира, всех этих шумеров и египтян, евреев и китайцев, греков и римлян, византийцев и турок, и монголов, и скифов, всех этих знаменитых представителей всех эпох и народов, чем закончится для всех нас строительство нашей Пирамиды!
- Чем же?
- Видимо, и в этом права история - жертвы в таких огромных делах всегда неизбежны. Это следовало бы предвидеть, хотя бы спрогнозировать будущую картину мира с учетом нашего строительства. Но ведь хотелось все сделать побыстрей, поскорей одарить человечество счастьем. И что же? Спешка, как известно, нужна лишь в одном случае. Мы даже не насмешили мир, мы потрясли его, погрузив в пучину несчастий и бед. Очередная Вавилонская башня, ее руины... И в каких масштабах!
- Почему же вы, - спрашивает Лена, - не сотворили себе Нострадамуса или Эдгара Кейси, или того же Мессинга, на худой конец Глобу... А?
- На худой конец?
- Ну да! Вы ведь легко могли, клонировав их всех, предсказать свое будущее, будущее вашей затеи, вашей пирамиды. Глобу-то, надеюсь, вы вовлекли...
- Ты уже спрашивала об этом.
- Правда?
- Глобу - нет.
- Нет? Почему?..
- Ну, знаешь, не смеши, - говорю я, - Глоба... Ну нет-нет... Ну при чем тут эта Глоба? Он же пуст как дырявая алюминиевая кружка.
- Кружка?!
Лена вытаращила на меня свои огромные глазищи.
- Наша машина сказала, что...
- Машина сказала?
- Мы надеялись, что прогнозы, которыми нас снабжал наш электронный предсказатель...
- Не оправдаются?
- Собственно, в ее предсказаниях не было этого подводного атомного взрыва. Машина не могла знать настроение тех вояк, которые все это...
- Да-да, - говорит Лена, - я понимаю: машина - это машина. Ей, пожалуй, никогда не заменить ни Нострадамуса, ни Кейси... Только живой мозг способен распознать угрозу для человечества.
Я только согласно киваю: только живой мозг!
- Но слушай, - Лена берет мою руку, - из всего, о чем ты мне все это время рассказывал, можно не только создать какой-то там виртуальный образ или прекрасный сценарий фантастического фильма, из этого можно, это же очевидно! можно сделать красивый бизнес-план строительства нового мира! Ты согласен?
- Да. Но не в этой стране.
- Ты согласен?
- Ты меня спрашиваешь?
- Слушай, напиши! А ты напиши! Книгу! Напиши об этом целую книгу! Ведь такой необходимый, такой прекрасный и простой материал.
- Я пробовал, - говорю я, - но это...
- Что?
- Ты знаешь, что такое страх чистого листа?
- Страх чего? Ты чего-то боишься?! Ты представляешь, какой будет резонанс, какой будет фурор!
- Зачем нам фурор?
- Это должно быть похоже на «Крик»! - восклицает Лена.
- Мне кажется, мир уже обожрался ором, - говорю я, - мир жаждет нежной, если хочешь, волшебной тишины.
- Вот и напиши свою «Тишину», подобно тому, как Мунк написал свой «Крик».
- Ах, Мунк! «Крик»!
- Это будет величественно!
- Ты думаешь, у меня хватит красок?
- Все они в моем note-book'е. Зря ли я все, что ты мне рассказывал так старательно записывала и снимала? Как Лени Рифеншталь собрала своей кинохроникой всю историю нацизма, так и я всю историю строительства Пирамиды запечатлела в самых современных цифровых технологиях. И Юлин багаж! Там есть все... Даже слышно, как в прудах распускаются лилии... Ты же сам видел! И стоит только захотеть...
- Да-да, ты права, - верно, верно... Вот только...
- Что? Страх?!
- Кому это нужно? Лучше послушай:
Погас мой свет, и тьмою дух объят -
Так, солнце скрыв, луна вершит затменье
И в горьком роковом оцепененье
Я в смерть уйти от этой смерти рад.
Это Петрарка...
- Как красиво!..
- Я так не смогу, потому-то меня и одолевает страх. А вот:
Ты мой омут, острог и порт.
И несбыточная печаль.
Где немыслимый тот аккорд?
Для того чтоб любовь зачать,
Не хватило ветров и сил,
Недостало тебе огня -
Обесточенный мир остыл
С появлениями меня.
Ты дичаешь - отстань, отринь,
И, впиваясь, в мои соски,
Ты глотаешь свой горький Рим -
Квинтэссенциями тоски.
Тишина...
- Да, - тихо произносит Лена, - это - божественно!..
- Ну, а теперь, - спрашиваю я, - теперь ты веришь?
Лена встаёт. Она не понимает, во что она должна верить.
- Что?
Она только смотрит на меня, думая о чём-то своём. Я улыбаюсь.
- Лен?..
- Да...
- Теперь-то веришь в Тину?
- Я давно... Там есть ещё, - произносит она, - четыре строки. Помнишь?
Мы рисуем. Мазок. Каприз.
"Ты испачкал вот здесь. Утрись".
Мир, впечатанный в наш эскиз,
Подставляет живот под кисть.
Я помню, конечно, помню.
И вдруг я просто ору!
- Слушай!
Меня давно уже мучает этот вопрос:
- Почему - ты?! - спрашиваю я.
Лена не понимает. Выжидательно смотрит на меня удивленными глазами.
- Почему я рассказываю все это только тебе?
Лена улыбается:
- Ах, вот ты о чем!
- Да! Я мог бы все это...
Лена качает головой:
- Не мог!
- Объясни! У меня в жизни было столько прекрасных...
- Пойми, - говорит Лена, - в жизни каждого человека есть только один слушатель! Ты же сам говорил: у каждого Македонского свой Аристотель, у каждого Цезаря - свой Брут.
- Ты - мой Брут? Или мой Аристотель?
- Я - твоя Елена!
К этому добавить нечего, я и молчу. А моя Елена встает и выключает диктофон.
«Почему - ты?!». Разве этот вопрос требует ответа? Ведь чувства не лгут.
Ну и дурак же!
Мы стали близкими раньше, чем друзьями.
«Тинннн...».
Я помню!.. Этим и объясняется мой ор!
- Слушай, - снова говорит Лена, - напиши, а? Я тебя прошу!
- Да-да, - говорю я, - напишу-напишу...
Ведь нельзя терять то, что выстрадано и на что ушли лучшие годы жизни. Даже если это связано с риском для жизни!
- Я напишу, - обещаю я еще раз, - и это будет очень хорошая книга!
- Надеюсь, - говорит Лена, - воздвигни Жоре и всем вам памятник нерукотворный. Ведь книги обладают способностью быть бессмертными. Они, сказал кто-то, самые долговечные плоды человеческой деятельности.
- Напишу, - киваю я, - обязательно напишу!
Даже если это связано с риском для жизни!
- Ты ведь знаешь, что плоха та книга, за которую стыдно быть не убитым. Да, да, - повторяю я, - за которую могут не убить.
Лена только смотрит на меня и молчит. Но глаза ее полны вопроса: как не убить?
- Я, - говорю я, - напишу очень хорошую книгу! Правда?
Лена не знает, что на это ответить.
- А как же, - говорю я, - обязательно напишу! Хорошую настолько, что не стыдно даже умереть.
И беру чистый лист бумаги... Белый, как чаячий пух...
Юля бы сказала: как молоко молодой кобылицы или как распустившаяся лилия, или...
Позвонить Юле я не решаюсь.
...или как проснувшийся ландыш, сказала бы Юля, или как младенческий сон, как ствол юной березы, как молочное мороженное, как лебединая шея, или как подснежники, белые вдвойне, потому что они из-под снега, или как жемчуг, есть снежные кораллы, или океанские ослепительно белые раковины, или - мякоть перистых облаков...
Наконец, как снега Килиманджаро!!! Ты видел снега Килиманджаро, освещенные ранним пожаром рассвета, спросила бы Юля.
- ОК, - говорю я, - уже пишу...
И будь что будет!
- Пиши-пиши, - говорит Лена, - люди ждут.
- Пророка в своем отечестве? - спрашиваю я.
- Распятие сегодня уже не в моде, - говорит Лена.
- И я ни на йоту не сомневаюсь, что могу быть зверски убит...
(Tu quoque, Brute? (И ты, Брут? - Лат.))
- Убит? Убит?!
- Или распят...
- Распят?! Но за что, за что?!!
- А за что распяли Иисуса?
Тинка бы расхохоталась: сравнил!..
Я спрашиваю себя, что, собственно, представляют собой все эти её миражи и погружения. А бывает и сам позволяю себе...
Когда жизнь припирает к стенке...
Ее идея о строительстве собственного дома, в котором мы сможем жить вместе, наконец, вместе, приводит меня в восторг. Теперь у Тины земля просто горит под ногами, ее невозможно удержать, она выбирает место то на берегу реки, то у моря, а то где-нибудь у подножья горы или даже на самой вершине, чтобы мир, говорит она, был перед нами, как на ладони, и мы могли бы первыми встречать восход и любоваться закатом, а потолки будут, мечтает она, высокими, комнаты просторные с большими окнами на восток, чтобы дети наши каждое утро, просыпаясь, шептались с солнцем, и полы будут из ливанского кедра, у тебя будет отдельная комната, настаивает она, чтобы ты мог спокойно заниматься своими важными делами, а спать будем вместе, наконец, вместе! восклицает она, и каждый день я буду кормить тебя чем-нибудь вкусным, скажем, супом из крапивы с твоими любимыми специями, или, на худой конец, жареной рыбой, и вино будем пить красное или белое, какое пожелаешь, из нашего подвала, а потом, ты будешь, она закрывает глаза и улыбается, ты будешь нести меня на руках в спальню, в нашу розовую спальню, и мы с тобой...
