С Жорой в подбрюшье... Словно Жора нес этот свой крест... В вечность.
- В том-то и дело, - говорю я.
И умолкаю, сглотнув предательскую слюну своего откровения.
Теперь мы молчим. Рассматриваем друг друга так, словно видим друг друга впервые.
- Так что Жора? - снова спрашивает Лена.
- Тина, - говорю я, - Тина снова присела рядышком как только... Понимаешь? «Что, купая в пруду апельсины, Небеса опрокинули синь...». Понимаешь меня? - спрашиваю я, - «У монашеской стаи вороньей».
- Нет, - твёрдо говорит Лена.
- Да и сам я не очень, - говорю я, - но так и было. На самом деле...
Молчание.
- Тина так и сказала тогда, шепнула в моё воспалённое ухо.
- Что сказала-то? - спрашивает Лена.
- «Дистанция от мира до тебя НЕвыносимо НЕпреодолима», - декламирую я. - Как думаешь, в чём это она меня убеждала? Зачем эти «НЕ» она талдычила мне с большой буквы.
Я так и говорю - «талдычила»!
- Как так «С большой»? - спрашивает Лена.
- Ну просто больше не бывает! - злюсь я. - «Невыносимо Непреодолима», вот с какой! Между нами ведь не было никакой дистанции. Мы сидели, что называется впритирочку: Тинка - голая, совершенно нагая... Как молодая бесстыдница... Гойя с её «Обнажённой Махой» воют от зависти. Тинка - самая настоящая Ева! Я - в одних плавках... драных до ужаса... Впритирочку! Никаких дистанций! Мы просто слились кожами, обросли одной кожей! Как сиамские близнецы... Четыре ноги, четыре руки, две головы... И одна, одна только кожа! Какая уж тут к чёрту дистанция?!
Ты можешь мне объяснить?
Я умолкаю, чтобы в очередной раз испытать этот катарсис, это умопомрачение, чтобы ещё раз попытаться понять...
Ах, вот же, вот! Вот объяснение:
В разнос, в распыл, в разгул - весь белый свет,
В расход - мою мятущуюся душу,
Ответов нет, советов - тоже нет,
Есть мы без кожи - нервами наружу...
И вот эту нашу кожу, одну на двоих, вдруг сдёрнули, сдёрнули...
Содрали... Всеми нашими нервами, голыми-голыми нервами - наружу... Миру в морду! В морду!..
Ни женой. Ни сестрой. Ни прилипчивой тенью.
Я была миражом. Куражом. Наважденьем.
Не травой-муравой. Не ручьем по колени.
Голубым тростником из твоих сновидений.
Острой памятью кож. Кровотоком совместным
Перекрестием душ. И судеб перекрестьем.
- Понимаешь, - говорю я, - «Острой памятью кож...». Кож, кож... Наших сросшихся кож... Понимаешь, говорю, - «Кровотоком совместным, перекрестием душ...».
Понимаешь?..
- Рест, на...
Лена суёт мне стакан с виски.
- Ты можешь мне толком сказать, о какой дистанции она мне толкует? «Я была миражом... наважденьем... голубым тростником...». Придумала же!..
- У тебя глаза...
- Красные?! Я знаю. Я знаю, что когда злюсь, у меня не только краснеют глаза, но и... Надо же - «Куражом...»!..
- Зелёные, - говорит Лена, - пей уже...
«Кровотоком совместным»!.. Воооот!.. Вот же!..
- Хочешь петь - пей? - спрашиваю я, сделав глоток и улыбнувшись.
- Да, пей и пой! Ты, кстати, петь хоть умеешь?
Хм! Петь?! Тут надо волком выть!
- А как же говорю я, - ещё как!
И пою про то, как расцветали яблони и груши...
- Врёшь, говорит Лена, - тут-то врёшь... Ну, да ладно, Катька не заметит.
Неужели эта дистанция так уж и непреодолима, думаю я.
Ти, думаю я, как же до тебя дотянуться, откусить жирный кус, ну хоть крохотный косочек? И теперь улыбаюсь: я похож на того осла, что тянется за пучком сена, болтающегося на ниточке перед мордой.
А что похож! Похож!
Осёл!
Вот тебе - целый пук!
Перед мордой...
И дистанция ведь безысходно непреодолима.
- Идем, - говорит Тина, - не оглядывайся! Не то станешь соляным столбом.
Ты - непостижима!
«...живёшь в моей крови, а значит, продлеваешь эту жизнь...».
- Пой, пой, - говорит Лена, продолжай. Мне нравится. «Про степного сизого орла».
- И вот Жора, - говорю я, - вывалился... Убиться можно!..
- Как так вывалился? - спрашивает Лена.
- А, - говорю я, - ну их... Надоели! Давай лучше...
- Кто надоел-то?
- Давай лучше досмотрим... Ну помнишь? Чем там всё кончилось?
- Что досмотрим-то?
- Ну «Запах», - говорю я, - или как там его? Фильм тот. «Запах женщины». Или как там его?
- Запах не смотрят, - говорит Лена, - женщину надо вдыхать...
- Пить, - уточняю я.
...а после я тебе отдам сполна, за то, что пойман вечер...
- Ладно, - говорит Лена, - пить так пить... Давай так давай...
Елена - прекрасна!
Пить - так пить!
«...за то, что пойман вечер...».
Ладно... Потом досмотрим...
Пойман? Вечер?!
Ти, я на крючке?
Ах, ты не моя травушка-муравушка!..
Время от времени, думая о Тине, ловлю себя на том, что приучаю себя к мысли:
«Прощай, и если навсегда, то навсегда прощай!»
Приучаю...
Приучу?..
Я не отвечаю самому себе, я только слышу:
...я кладу два пальца как двуперстие
на биение пульса в яремной ямке
и слова выходят кровавой взвесью
без остатка на серые полустанки...
И слова выходят...
Я затыкаю уши указательными пальцами. Чтобы не слышать слов.
Бедняга!..
... мир сошел с ума. Он сошел с китов,
со слонов и раненой черепахи.
отшептать его не хватает слов,
черепов для заклятий и горьких ахов...
Задача, как оказалось, не только в том, что мои пальцы, как затычки, совершенно неспособны удержать Тинкины слова. Они лезут, сочатся в мой череп, как вода сквозь пальцы, как заклятия... Просто слов не хватает! Ни слов, ни злых горьких ахов.
Ти, помолчи, а?! Твоя необузданная правда мира испепеляет. Ты меня убиваешь, я страдаю, как пес, как последний пес... Я не верю, что ты... Я этому не верю... Я твердо знаю, что ты, Ти, бесстрашна в своих взглядах на...
... я сама-как взмах, как удар бича.
нас, таких нелепых в шаблон не втиснешь
и не взвесишь страх на моих весах.
если только сам своей смерти свистнешь
и пойдешь вдвоем, словно с верным псом,
вдоль по белой пустыне аршины мерить...
Секунды твоих стихов и те кажутся вечностью!
Тогда-то и слышен их распоротый крик:
... я вчера стучалась в твой старый дом.
я ошиблась эпохой, страной и дверью.
Думаешь, ошиблась? У вечности ведь не бывает эпох. И страна моя без границ.
А дверь давно сорвана с петель - ко мне не достучишься! Даже порога нет.
Надо просто одолеть эту безошибочную пустоту.
Ти, я - на крючке?
- Куда Жора-то... Вывалился с креста? - спрашивает Лена.
Куда-куда... А куда можно вывалиться с креста?
- В небо, - говорю я, - куда же ещё?
Как птенец из гнезда!
- В небо?!
Ну, а куда ещё-то?!!!
- Ага, - говорю я, - уселся на облачке рядышком с Ним... Свесил ноженьки...
Лена недоумевает.
- И каков же, позволь спросить тебя, вывод?
- Не надо выводов, - прошу я.
Мы рисуем. Мазок. Каприз.
Ты испачкал вот здесь. Утрись».
Мир, впечатанный в наш эскиз,
Подставляет живот под кисть.
Вот уж подставляет...
Не жалея живота...
Позже, сутки спустя, просматривая телерепортажи с места событий и любительскую хронику, я узнал себя, бредущего к берегу, догоняемого первой волной. Никто не верил, что это был я. Кто-то снял нас с Аней, снимая волну. Волну и, по случаю, и нас с Аней.
Потом этот берег назовут берегом скелетов, побережьем мертвых. Триста тысяч жертв, не считая наших. Это лишь те, кого удалось идентифицировать с помощью ДНК-анализа.
Я стоял на пустынном берегу... Тишина абсолютная. Ни пения птиц, ни шевеления воды, ни единого человеческого голоса... Тишина такая, что слышно как...
- Распускаются лилии? - спрашивает Лена.
- Откуда ты знаешь?
Океан, если смотреть прямо перед собой, был спокоен и тих, как наевшийся лев, вода - мирная, гладь, как зеркало... Если же оглянуться на берег - жуть!.. Это - как ковровая бомбардировка. Скелеты домов, скрюченные лопасти винтов самолета - как лепестки увядших ромашек...
- Значит и Жора, и Аня?..
- Трупы людей на побережье - как мертвые муравьи... Искореженные вагоны, вывороченные с мясом железнодорожные колеса... И среди всего этого нагромождения останков цивилизации, как укор человеку - нетронутая статуя Будды. Талаве Гандраратаме - наш приятель, коротко стриженый монах с соседнего острова скажет потом, что Бог таким образом решил наказать людей за их никудышный образ жизни. А какой-то поп сказал, что это место сегодня - Юго-Восточная Азия - место наибольшего разврата на земле, что именно здесь секстуризм в наибольшей степени убивает в людях божественное начало, и поэтому Бог наслал нам сюда цунами как когда-то огонь на Содом и Гоморру. И проснулся морской дракон. Человек, сказал он, вот кто крестный отец цунами. Люди, люди сами рубят сук на котором сидят, и Земля теряет внутреннее равновесие. А Ира Верпакова, давно живущая в Шри-Ланке и с удовольствием помогавшая нам разобраться в местных обычаях, была в ужасе от того, что на какой-то там час или два оставила своих туристов без присмотра. И вот результат - никто не спасся. Будто бы она могла им помочь.
