— Владимир… э-э… Эрнстович, — продолжала Лидия Марковна проникновенным тоном, — вы знаете, Эдик был человеком не от мира сего. О нем нельзя сказать слов, которые подошли бы для кого-нибудь другого. Таких людей…
— Не надо, Лида, — сказала Жанна Романовна, поморщившись. — Эдик был обыкновенным человеком. И не заслужил такой смерти.
Лидия Марковна осуждающе покачала головой, она была с Жанной Романовной не согласна, Терехов только не мог понять — в чем именно: в том, что Ресовцев был таким, как все, ии в том, что не заслужил смерти, но, во всяком случае, не согласиться она могла лишь с одним из утверждений, поскольку, по мнению Терехова, они противоречили друг другу.
— Пожалуй, — сказал он, — я лучше пойду…
— Нет-нет, — быстро проговорила Лидия Марковна, — не обижайтесь. Вы ничего не понимаете, а Жанна боится вам рассказать. Я вижу — боится, хотя и не подает вида.
— Что я всегда ненавидел в плохих романах, — сказал Терехов, — так это хождение вокруг да около. Один из персонажей знает тайну и не может найти время или силы, или желание рассказать обо всем главному герою или хотя бы автору. Какие-то намеки, иносказания, а главный герой мучается, и в последней главе все равно ему рассказывают то, что могли сказать в первой. Я могу понять, хотя мне это и не нравится, когда читателя триста страниц водят за нос. Но в жизни… Я не понимаю, что происходит, а Жанна Романовна понимает, и вы, кажется, тоже. Так почему бы вам… И покончить с этим… Это так просто — сказать… С начала до конца… Неужели нужно издеваться над… И еще обвинять… В чем?.. Я ведь ничего не… как вы этого не видите…
Слыша себя будто со стороны, Терехов с ужасом понимал, насколько бессвязной становилась его речь, и надеялся, что обе женщины пожалеют и скажут, и все это кончится, кончится, кончится наконец…
— Хватит, — сухо сказала Жанна Романовна, будто выстрелила из пистолета. Терехов замолчал.
— Я знаю столько же, сколько и вы, — продолжала эта женщина. Лидия Марковна встрепенулась, и Жанна Романовна немедленно поправилась: — Чуть больше, конечно. Пожалуй, вам нужно прочитать статью «О пространственно-временных проявлениях внематериальных состояний». Эту статью Эдик не любил, но на нее, во всяком случае, было меньше всего отрицательных отзывов. Ее вроде бы даже собирались публиковать в «Трудах ИФВЭ» — это Институт Физики Высоких Энергий, если вы не знаете… В Протвино, Эдик там вел совместную работу, не по своей теме, естественно… Вы слушаете меня?
— Д-да, — выдавил Терехов. — Вы знаете, что ко мне приходил следователь из милиции?
— Я не… — прикрыв ладонью рот, сказала Жанна Романовна.
— Адвоката у меня нет. Защищаться я должен сам. От обвинения в плагиате тоже, кстати говоря. Так что давайте эту статью, если она имеет хоть какое-то отношение…
— Насчет следователя — это ужасно, — тихо проговорила Жанна Романовна. — Я совсем не хотела… Лида, вы говорили кому-нибудь, что видели Владимира Эрнстовича тем вечером?
— Нет, конечно! Мы же договорились! — возмущенно заявила Лидия Марковна.
— Откуда тогда…
— Я сам виноват, — поморщился Терехов. Относительно кратко и, наверно, очень сумбурно он рассказал о том, как звонил майору, как тот сложил два и два и прислал следователя разбираться.
— Понятно, — сказала Жанна Романовна. — Вы подниметесь со мной или подождете здесь, пока я принесу…
— Возьми молодого человека с собой, — сказала Лидия Марковна. — Я с вами и так уйму времени потеряла — Владимир Эрнстович меня у выхода поймал, я шла в магазин, пришлось вернуться…
Жанна Романовна долго ковырялась в замке сначала одним ключом, потом другим, и Терехов подумал, что милиция закрыла квартиру, пока не кончатся следственные действия. Бумажной полоски поперек двери не было, но мало ли способов…
— Входите, — пригласила Жанна Романовна, распахнула перед Тереховым дверь и, войдя первой, включила в прихожей свет.
Терехов осторожно, будто в холодную воду на осеннем пляже, ступил в квартиру, где несколько дней назад жил человек, написавший лучший тереховский роман и наложивший на себя руки, узнав, что роман этот вышел, наконец, в свет.
Терехов думал, что ощутит трепет — он искал эту квартиру несколько дней, исходил десятки улиц, обнаружил кабинет на Шаболовке, и сюда его привела интуиция, которой он не мог и даже не пытался найти объяснения.
Он не почувствовал ничего. Довольно захламленная прихожая, лыжи почему-то стояли, прислоненные к вешалке, будто сейчас не начало осени, а середина зимы. Сразу видно, что женщина здесь появлялась не часто, а когда появлялась, руки у нее доходили не до всего.
Он прошел следом за Жанной Романовной в гостиную, которая, похоже, была одновременно и кабинетом, и спальней: вдоль стен стояли книжные стеллажи, как в кабинете на Шаболовке, и книги, похоже, на стеллажах стояли те же самые, если, конечно, память Терехова не подводила; посреди комнаты мастодонтом распялил мощные ноги круглый обеденный стол — небольшой по размерам, но выглядевший огромным, в промежутках между стеллажами стояли компьютер на аккуратном письменном столике и диван, почему-то покрытый поверх чехла белой накрахмаленной простыней, будто в приемном покое сельской больницы.
На улицу выходили два узких окна с опущенными шторами — такими же, как в комнате на Шаболовке: тяжелыми и темными.
Понятно, почему эта женщина не хотела здесь жить.
Должно быть, он высказал мысль вслух, потому что Жанна Романовна удивленно на него посмотрела и ехидно сказала:
— С чего вы взяли?
Больше она ничего объяснять не стала, включила компьютер и принтер, прикрыла дверь в кухню, сняла с дивана простыню, аккуратно сложила и спрятала в не замеченный прежде Тереховым стенной платяной шкаф: на дверцах висели книжные полки, такого Терехов нигде не видел, но оценил — никакое пространство не было потеряно для книг.
— Садитесь на диван, — бросила Синицына.
Терехов сел. Жанна Романовна вывела на экран текст, принтер, помигав зеленым глазом, выдавил из себя один за другим несколько листов.
«Жизнь, как искажение силовых линий», — прочитал Терехов. Это была не та статья, о которой говорила Жанна Романовна, но она кивнула ему — читайте, мол, — и вышла в кухню. Дверь за ней бесшумно закрылась.
Комната обступила Терехова со всех сторон, смотрела на него во все глаза, читала через его плечо и вообще была живым существом, будто душа хозяина равномерно распределилась и затаилась в вещах, книгах, шкафах и даже в самом воздухе, которым Терехов сейчас дышал, впитывая эманации, оставшиеся от Ресовцева, и проникавшие в легкие, сердце и кровь.
