«Жизнь, как искажение силовых линий», — повторил Терехов. Странно, как все совпадает. Или наоборот — отрицает друг друга. «Смерть, как продолжение жизни»… Я писал о смерти, а Ресовцев…
Он погрузился в чтение.
* * *
«Ты помнишь, как мы встретились на вечеринке, когда Арнольд Бирман праздновал два года своей супружеской жизни? Ты пришла с приятелем, который не был мне знаком, и я подумал, что это твой любовник, причем не первый, потому что не могло быть, чтобы у такой эффектной девушки оказался единственный партнер. Когда тебя знакомили с хозяином квартиры, ты спросила: „Почему вы празднуете день свадьбы, если с женой уже развелись?“ „А почему нет? — удивился Арик. — Это был замечательный день, я его запомнил на всю жизнь. Какая разница, чем наш брак закончился? Мы празднуем событие, а не процесс. Отмечаем причину, а не следствие“.
Арик объяснял, а ты смотрела на меня. У тебя был удивленный взгляд, ты не понимала, что я делал в этой компании, а я смотрел не на тебя, а мимо, но так, чтобы видеть твой силуэт. Мне казалось неприличным смотреть чужой женщине в глаза, это могло быть расценено, как вызов или приглашение, которое я хотел, конечно, сделать, но понимал, что не сделаю никогда в жизни.
„О, — сказала ты, — теперь я понимаю, почему до сих пор празднуют день седьмого ноября. Это было так здорово — отобрать власть. И неважно, чем все потом закончилось“.
Ты повернулась к Арику спиной и мимо своего приятеля, имени которого я уже не помню, подошла ко мне.
„Вы не могли бы сказать, как вас зовут?“ — спросила ты.
Я назвал свое имя и больше не помню ничего из того вечера, посвященного юбилею распавшегося брака моего приятеля. Ты, наверно, думаешь, что я был весь поглощен тобой и не видел ничего вокруг. Хочу сказать — не обижайся, но это так, — что не думал о тебе в тот вечер ни единой минуты. Я не помню, что происходило между нами и почему мы отправились в ночь, ни с кем не попрощавшись, — не потому, что был увлечен твоей внешностью и твоими разговорами. Дело в том, что в тот момент, когда ты спросила мое имя, я решил, наконец, проблему, над которой размышлял весь предшествовавший год.
Нет, решил — это слишком сильно. Не решил, конечно. Я и сейчас далек от решения. Но мне стало понятно, какая идея станет основой нового подхода к мирозданию. Передо мной стояла самая удивительная девушка, какую я видел в жизни, но думал я не о том, как привлечь твое внимание, а совсем о другом: если пространство и время — формы существования материи, то почему мы считаем, что эти формы — единственные?
Я не сумел бы произвести на тебя впечатление, если бы находился в тот вечер в здравом рассудке, правильно осознавал бы окружающее и адекватно реагировал на твои вопросы. Я бы смущался, искал бы умные ответы и в результате порол бы чушь, я не пошел бы с тобой в ночь и даже не намекнул бы тебе на такую возможность, потому что в здравом уме мне бы и в голову не пришло, что можно открыто отнять тебя у мужчины, с которым ты пришла.
Ты вышла замуж вовсе не за того человека, каким я был на самом деле. Надеюсь, что ты этого не поняла до сих пор.
Я вернулся к себе и не спал всю ночь. Только расставшись с тобой, я начал думать о тебе и о том, как было бы замечательно, если бы я поднялся с тобой в твою квартиру, и ты постелила бы свежую простыню на свою постель, и пошла бы в ванную, сказав мне: „Раздевайся и ложись!“, и я бы лег, аккуратно повесив одежду на спинку стула, а ты бы вернулась через четверть часа, пахнущая, как весенний сад, и забралась ко мне под одеяло, и я бы обнял тебя, и твои груди расплющились бы о мою грудь, и мы оба молчали бы, потому что слова уводят ощущения с правильного пути, и нам было бы хорошо, нам было бы так хорошо, как не может быть хорошо никому, и мы не хотели бы возвращаться в этот мир из того, куда погрузились…
Представляешь, я всю ночь думал об этом, но не мог вспомнить твоего лица, я ведь ни разу не посмотрел тебе в глаза!
Я думал о тебе, а решение, пришедшее мне в голову, переместилось в подсознание и утром всплыло в измененном виде, мне оставалось только записать, что я и сделал на листе бумаги, и пошел на работу, будучи вдвойне счастлив: я знал теперь, как устроен мир, и знал, что нам с тобой суждено прожить вместе немало лет. Я знал это точно, потому что формулировка закона всемирного тяготения включала в себя нематериальную составляющую наших с тобой зародившихся отношений. Не только наших, конечно, но и наших тоже, а для двух тел, чьи силовые линии неизбежно пересеклись при взаимном сближении, это взаимное притяжение становится, конечно, самой важной силой.
В то утро я сумел сформулировать закон тяготения — первый закон природы в описании истинной Вселенной. Спасибо тебе — если бы не твое появление у Арика Бирмана, я, скорее всего, до правильного понимания устройства мироздания еще долго не додумался бы. Может, не додумался бы до сих пор».
* * *
Жанна Романовна тихо отворила дверь из кухни, внесла в комнату большое блюдо, на котором лежали бутерброды с колбасой, тонко нарезанными помидорами и огурцами — красные и зеленые дольки выглядывали между сложенных кусков хлеба, как интимные части женского туалета, не предназначенные для нескромного взгляда, но именно поэтому особенно соблазнительные. Эта женщина не смотрела на Терехова, не хотела ему мешать, поставила блюдо на стол и повернулась, чтобы удалиться на кухню.
— Извините, — произнес Терехов, оторвавшись от текста и посмотрев на Синицыну взглядом человека, соприкоснувшегося с чужой тайной, — это ведь вам написано, верно? Лично. И неудобно с моей стороны…
— Читайте, — покачала головой Жанна Романовна. — Это действительно написано мне. Писал Эдик для меня, но не только. Для себя тоже. Значит — и для вас.
— Для меня? — недоверчиво проговорил Терехов.
— Вы прочитали только первые страницы? — перебила Жанна Романовна. — Вы так медленно читаете?
— Не медленно, я… — Терехов бросил взгляд на часы и понял недоумение этой женщины: прошло сорок минут — сорок! — а он и страницы еще не осилил, что же он делал столько времени? Читал, причем внимательно и быстро, перебегая от строчки к строчке, и неужели над каждым словом он на самом деле раздумывал не меньше минуты?
Он поднял взгляд на эту женщину, и она кивнула, улыбнулась уголками губ, сказала:
— Видите, вы начинаете понимать. Или — чувствовать… Я сейчас принесу чаю.
Она вышла на кухню и закрыла за собой дверь, а Терехов взял с тарелки бутерброд, откусил, сразу вспомнил, что голоден, и откусил еще, колбаса оказалась очень вкусной, а помидорный сок смочил язык и почему-то собрал разбежавшиеся мысли. «Чего я тут не понял? — подумал Терехов. — Все совершенно четко изложено!»
