— Хороший план.
Внезапно звучит в голос дель Тимо. Нашего командира мечников.
— Я тоже так думаю, сьере.
Добавляю я.
— Потому что это — единственный способ для нас вернуться домой живыми.
Короткая пауза. Добавляю:
— Но я считаю, что до сожжения города дело не дойдёт. Едва мы начнём жечь Кытх — тушурцы сдадутся.
— Будем надеяться.
Бурчит кто — то из задних рядов. Но его обрывают, тоже оттуда:
— Да мне плевать на этих тушурцев, если не придётся тут умирать и можно вернуться домой на полгода раньше срока!
Одобрительный гул по шатру. Дель Саур выходит на моё место, благо я закончил и отошёл к стене шатра.
— Тогда, сьере, будем считать, что план, предложенный графом дель Парда, принят. И через четыре дня мы снимаемся из лагеря. Кто не согласен — может покинуть совет.
Тишина. Все остаются на месте. Других ведь предложений нет. Значит, придётся делать так, как я сказал. Герцог кивает мне:
— Благодарю вас, сьере дель Парда. Хотя, откровенно говоря, хотелось бы мне обойтись без тушурских послов…
— И мне тоже, сьере герцог… Поверьте…
Но тут подаёт голос снова дель Ольм. Барон, вообще, самый старший из нас, ему под пятьдесят, и голова у него варит на удивление…
— А что делать с принцессой? Она не будет путаться у нас под ногами?
Герцог улыбается:
— Граф сказал, что если она попытается вмешаться в наши дела, то отдаст своим солдатам. Мол, те сильно изголодались по женскому телу. Так что, не думаю, что эта рёсская кошка осмелится что — либо предпринять…
Лорды смеются, представив картинку, потом все, уже воспрянувшие духом, расходятся по своим расположениям. Я вопросительно смотрю на герцога, но дель Саур делает условленный жест рукой, значит, пока я действительно свободен. Выхожу наружу. Сегодня изумительный вечер. Звёзды светятся так ровно и чисто, словно в открытом космосе. Ни ветерка, ни шума. Народ уже отдыхает, лошади пасутся поодаль от лагеря. Где — то поют песню, и в мужской хор вплетается высокий женский голос. Довольно красивый. Откуда в лагере женщина? Впрочем, это не моё дело. Потихоньку иду дальше. Вот и мой шатёр, делаю было шаг внутрь, но меня окликает тёмная фигура:
— Сьере граф?
Кто это ещё? И почему часовые не остановили чужого в расположении? Но фигура выходит на свет, и я вижу служанку старого лекаря. Она кланяется мне низко-низко, как принято в Тушуре, и остаётся в согбенной позе:
— Чего тебе? Шурику ищешь?
— Она в вашем шатре. Уснула. Я прошу разрешения забрать девочку.
Вместо ответа машу рукой, мол, иди за мной. Тихонько вхожу — в свете масляного светильника вижу спящую на моей походной кровати девчушку. Шурика разметалась во сне, раскинув ручки в стороны, волосы цвета осенней ночи выбились из — под головной накидки, которую здесь носят все, и рассыпались по подушке. Тапочки-туфельки с загнутыми носками сброшены, лежат возле кровати. Тихонько подхожу к койке, всматриваюсь в девочку. У старика будет отрада, когда он не сможет уже лечить. Она вырастет настоящей красавицей… Кому то повезёт. Служанка почтительно стоит позади меня, а я застыл на месте, не в силах оторваться от картинки перед собой. Я не знаю, как сложится судьба ребёнка. Мы, фиорийцы, кто пригрел и спас её семью от империи, скоро уйдём, и она с дедушкой останется в чужой стране. Конечно, ремесло лекаря уважается всюду, даже в Рёко. Но старик — чужак, и, естественно, что найдётся много желающих обратить его в рабство… Служанка просовывается мимо меня, тянет руки к спящей Шурике, но я останавливаю её, ухватив за плечо.
— Не надо. Я сам.
Женщина в удивлении отступает, её глаза под низко повязанным покрывалом расширяются от удивления, а я бережно беру девочку на руки, потом шепчу ей:
— Веди.
Она вновь сгибается в поклоне, торопливо семенит впереди. Позади неё не спеша, потому что каждый мой шаг, как три её, со спящей малышкой на руках, шествую я. Вскоре мы добираемся до почти опустевшего госпиталя. Служанка подходит к одному из крытых возов, откидывает небольшую лесенку, приделанную на боку, отодвигает занавеску. Из проёма сочится тусклый свет, и я слышу голос, что — то спрашивающий на тушурском. Но молодая женщина отвечает на всеобщем:
— Господин Долма, к вам гость.
— Я сейчас выйду.
Мгновенно реагирует лекарь, и спустя мгновение появляется в проходе. При виде меня с его внучкой на руках его рот приоткрывается от удивления, на лице появляется испуг, но я делаю шаг вперёд, и старик отступает, давая мне войти. Внутри очень скромно. Несколько мешков, походный таган на треноге над очагом из плоских камней, скреплённых глиной. В углах — расстеленные прямо на дощатом дне повозки две тощие постели. Однако… Непорядок! Очень аккуратно опускаю Шурию на свободную подстилку. Та чуть завозилась, но сон у девочки крепок, и всё обходится. Старик смотрит на меня с улицы, я же молча выхожу наружу и обращаюсь к почтительно застывшей позади своего хозяина служанке:
— Разожги нам костёр и согрей натты.
Та исчезает в темноте, а я киваю старику:
— Сьере Долма, у меня есть к тебе разговор.
Старик молчит. Но я чувствую его эмоции. Преобладает, естественно, удивление. Но следующим чувством будет безнадёжность…
Женщина быстро возвращается. В её руках охапка хвороста, котелок с водой. Чиркает кресало, искры безуспешно сыплются на тонкие ветки, но огонь не желает разгораться, и я вижу, что служанка напугана до смерти.
— Эй. Погоди. Я воин, но не палач.
Она вздрагивает, роняет на землю кресало и камень, в котором я узнаю кусок пирита. Достаю из сумки на ремне зажигалку. Их было полно в тех контейнерах, что мы оприходовали с 'Рощицы', и я прихватил с собой десяток, да раздал всем своим солдатам. Благо они практически вечные… Щёлкаю кнопкой, из сопла вырывается тонкая струя бледного пламени. Миг, и вот уже ветки весело трещат. Служанка метнулась внутрь шатра, вытащила треногу, поставила на огонь. Мы со стариком молчим, глядя на огонь. Он действительно стар. И очень устал за последние дни. На лице, изрезанном морщинами, печать горя. Редкая седая бородка. Большие натруженные кисти в пигментных пятнах. Аккуратно подрезанные ногти. Вода закипает, и женщина высыпает в неё натту. Варево булькает, и, обхватив ручку котелка рукавом своего одеяния, служанка торопливо наливает нам настой в две небольшие глиняные кружки. Я первым делаю глоток. Вкусно.
— Спасибо. Ты хорошо умеешь варить этот напиток.
— Господин?
Она смотрит на меня своими большими, блестящими в свете углей уже прогоревшего костра, тёмными глазами. Делаю жест у своих ног.
