— Неужели?
— Да, и причем без всякой на то причины. Как только я прихожу, он выключает радио, зовет меня в гостиную и спрашивает, где я была, а затем начинает обвинять меня в том, что я встречалась с мужчинами в парках и гуляла с ними. А я ни с кем не встречалась. Потом он называет меня лгуньей, обзывает меня ужасными словами, а если я настаиваю на том, что говорю правду, он набрасывается на меня.
— А твоя мать?
— Она умерла.
— И ты заботишься об отце и братьях?
— Да.
— Почему бы тебе не уехать? Поезжай в Англию и найди себе работу.
— Не могу оставить своих братьев. Они еще очень маленькие.
— Но теперь-то он уже не сможет тебя избивать.
— Иногда он пытается, но я уже сильнее его.
Я смотрю на Мэри. На нее приятно смотреть, да и она не возражает, но будет ли она противиться, если я попытаюсь ее приласкать? Рукава свитера закатаны до локтей, из-под них торчат аккуратненькие, хорошенькие ручки, да и плечики у нее словно точеные. Крепкая девушка, и положить ее на лопатки я смог бы только в порыве обоюдной страсти.
Неожиданно в дверь сильно постучали, она приоткрылась и в проеме показалась огромная голова поющего человека.
«Мэри Мэлони зад роскошный —
Это сладкий запретный плод.
О дайте ж мне Мэрин зад роскошный,
Бутылкой джина заткните рот!»
Жирные, давно немытые волосы на его голове свалялись, из-под черного пиджака торчали рыжие волосы, он размахивал увесистыми кулаками и напевал:
«Послал ли Господь твою мать
С белыми как снег волосами
И такими большими грудями,
Каких не видывал целый свет?»
Мэри подергала Себастьяна за рукав.
— Да что же это такое? Он поет отвратительные песни.
— Он сын законного лорда-мэра Дублина. А его дядя — автор национального гимна.
Мэри одобрительно улыбнулась.
Пришедший пробирается по комнате, выложенной красными плитками, бурно приветствуя присутствующих. Он поясняет:
— Я люблю английские тюрьмы и вас, милые дамы, ваши хорошенькие фигурки. Всех вас.
Замечает Себастьяна.
— О Господи, ради любви нашего Святого Отца Папы Римского, да купит он еще одну золотую пишущую машинку! Пожми мне руку, Себастьян, пока я не забил тебя до смерти подшивкой «Католического Вестника». Так как ты поживаешь?
— Барни, я хочу представить тебе Мэри. Мэри, это Барни Бэрри.
— Рада с вами познакомиться, Барни.
— Ну и хорошенькая же ты, Мэри. Как ты поживаешь? Я бы хотел побыть с тобой. Не допусти, чтобы этот распутник подобрался к твоему цветку и сорвал его. Так как ты поживаешь?
— Прекрасно.
Барни вскочил на стол и исполнил танец козла.
Мэри повернулась к Себастьяну.
— Да он весельчак.
— И неплохо сложен.
— Неужели его дядя и в самом деле написал гимн?
— Мэри, я говорю тебе правду, ничего, кроме правды. И скажи-ка мне, Мэри, как ты представляешь себе свою дальнейшую жизнь?
— Что вы имеете в виду?
— Чего ты хочешь добиться в жизни?
— Вы имеете в виду, кем я хочу стать? Я не знаю. Когда я была маленькой, то мечтала быть балериной. Я была бы не против поучиться в художественной школе. Мне нравится рисовать.
— И что же ты рисуешь?
— Да все подряд. И очень люблю рисовать женщин.
— А почему не мужчин?
— Мне больше нравятся женщины. Впрочем, мужчин я тоже люблю.
— Но больше все-таки женщин?
— Да. Никто прежде меня об том не спрашивал. Я никогда раньше не общалась с приличными мужчинами.
— Никогда?
— Я не имею в виду вас. Вас я не знаю. Женщины — добрые.
— Тебе нравится женское тело?
— Странный вопрос. Почему вас это интересует?
— Потому что ты хорошо сложена.
— Как вы узнали?
— По твоим зубам.
— Как это?
— Хорошие зубы — красивое тело. Пойдем-ка, Мэри, куда-нибудь выпьем.
— Все уже закрыто.
— Да нет, надо просто знать места.
В комнате не продохнуть из-за дыма. Те, кому досталось в потасовке, в молчании застыли у облупленных стен. Победители — парни что надо. Барни, напевая, танцует на кафельном полу. Изо всех сил. Клоклан бросил блондинку и тащит коротышку-ювелира в глубь лабиринта, чтобы продолжить там воспитательный процесс. Подталкивает его кулаками. Маларки орет, что он король и причем самых благородных кровей, и, если они не развеселятся, он надает им пощечин. Подружка Перси взобралась на стол потанцевать. Перси расплылся было в улыбке, которая тут же исчезла, когда он увидел свою даму на столе; он сказал ей, что она отвратительная шлюха, лишенная чувства собственного достоинства, если она танцует перед такой толпой зевак.
Я думаю, что предок Мэри — тупая, страдающая запорами скотина. Нет, Северный Дублин — безрадостное место. И все же, по моему мнению, Мэри обаятельная и рассудительная девушка. Уведу ее в мой залитый солнечными лучами сад, который я, по вполне понятным причинам, не называю Раем. О Мэри, позволь мне глазами прикоснуться к твоим соскам. Полагаю, собравшиеся здесь люди не любят друг друга. Спят на грязных простынях и ведут себя кое-как. И не задумываются о дне Страшного Суда.
Маларки схватил Дэнджерфилда за руку.
— Себастьян, не хочешь ли ты взглянуть на нечто весьма поразительное и удивительное?
— Хочу.
— Пойдем в винный погреб.
Себастьян и Мэри пошли заТони.
— А теперь, ради всего святого, тихо, а то у Клоклана сделается припадок. Просто загляните внутрь.
Они замерли у полуоткрытого окна в конце длинного темного зала и, облокотившись на подоконник, заглянули в черную дыру. В середине комнаты две фигуры переплелись на узенькой брезентовой раскладушке. Затем раздался громкий скрип и раскладушка рухнула. Голый Клоклан отчаянно прижимался к гладенькой, голенькой дамочке. О Боже, сказала она и застонала. Клоклан похрюкивал и, не обращая внимания на смех в коридоре, прижимался к ней.
— Видел ли ты когда-нибудь нечто подобное, Себастьян?
— Тони, я должен заметить, что Клоклан просто живчик.
— Старый потаскун. Никому не дает проходу.
Мэри убежала на кухню, в которой яблоку негде было упасть. Пол сплошь усыпан осколками. Чей-то голос:
— Обо мне можешь говорить все, что угодно, но не смей трогать моего короля.
— Да пошел он, твой король!
— Кто посмел это сказать?
— Пошел он!
— Прекратить! Кто это сказал?
— Король-дерьмо.
— Я этого не потерплю!
