Потом она хотела перелечь в угол постели, где она обычно спала, но Хан остановил ее, и Устеин свернулась возле него клубочком, приготовившись спать. Она, казалось, светилась в темноте он наполнявшего ее счастья. То, что она только что испытала, было чудеснее самых сказочных снов.
Хан подвинулся, давая ей место возле себя, и болезненно поморщился. Несмотря на ее хрупкость, она в порыве страсти была необузданна, мышцы ее, казалось, наполнялись раскаленной сталью. И она кусалась. Хан осторожно провел рукой по шее и плечам, которые хранили следы ее острых зубов. Он снова поморщился. Да, ему есть чему поучиться у Устеин...
Когда он проснулся, было еще темно. Долгая зимняя ночь еще не кончилась. Под зажженной лампой Устеин причесывала волосы. Она сидела на уголке постели, завернув ноги в одеяло. Свет лампы зажигал золотым огнем ее кожу, вспыхивал в волосах. Она сразу заметила, что Хан проснулся, посмотрела на него, кокетливо отвернулась, затем сказала:
- Мы должны заниматься любовью как можно чаще, пока у нас есть возможность. Я боюсь, что нас скоро разлучат. И я хочу насладиться любовью навсегда.
Хан смотрел на девушку, не произнося ни слова. У него тоже было ощущение, что счастье не может длиться вечно. А то, что это счастье, он знал наверняка. Он не мог объяснить, почему это так, он просто знал это. Любовь сложное чувство, и в ней нельзя все расставить по полочкам. Если можно сказать: "Я люблю потому, что..." - значит, любви уже нет, она кончилась, она осталась в прошлом.
Он спросил:
- Как ты думаешь, сколько времени они дадут нам?
- Не знаю. Может, дни, а может, недели. Кто знает, чего они хотят он нас?
Хан почувствовал холодок.
- Устеин, нам очень много предстоит сделать.
- Я знаю.
- Ты не можешь этого знать, даже предполагать, - сказал он. - Ты голодна? Я сейчас что-нибудь сделаю для нас.
Ее реакция была неожиданной:
- Ты хочешь накормить меня? - спросила она внезапно, и заплакала. Он склонился над ней, обняв рукой нежные плечи. Он помолчал, ожидая, чтобы она успокоилась. Да, ему еще много нужно узнать о ней, многому научиться. Постепенно рыдания ее стихли.
- Мы - люди, - сказал он ей. - Мир, откуда я пришел, весь населен такими, как мы. Там нет клеш, там все просто люди.
- Я... я боюсь этого мира. Я боюсь диких.
- Там нет диких. Там живут люди, которые гораздо лучше тех, что живут на этой планете.
- Расскажи мне, а я постараюсь понять все. Я уже слышала о таких мирах, но я не верила. Я боюсь, что не смогу стать такой, как ты. Ты должен отослать меня обратно, пока еще страсть спит в твоем сердце. Я не хочу видеть твой гнев, который проснется, когда ты увидишь, что я не могу следовать за тобой, что я слишком слаба.
- О нет. Ты не будешь слабой.
Он старался успокоить ее страхи, старался пробудить в ней уверенность. Он был уверен, что в ней хватит сил на все.
- Хватит об этом. Давай поедим. И потом ты расскажешь мне о себе.
- Все?
- Все. Я хочу знать все.
- А ты мне расскажешь о себе?
- Все, что ты сможешь понять.
Он почему-то думал, что Устеин будет есть руками, но она довольно умело пользовалась ножом и вилкой. Правда, ела она чрезвычайно быстро. Она сказала:
- Пища - это очень серьезная вещь. Вот почему я удивляюсь, что ты пригласил меня поужинать. Мы, златы, всегда голодны.
- Ты не должна много есть. Ведь если ты потолстеешь, ты потеряешь красоту.
- Да. Я видела толстых женщин. Красивыми их трудно назвать.
Когда они поели, Хан предложил ей чашку горячего пива. Устеин понюхала жидкость с подозрением.
- Это запрещенный напиток.
- Для нас это запрещение не имеет смысла. Оно нас не касается.
- Ты действительно хочешь оставить меня при себе навсегда?
- Да, если ты захочешь остаться.
- Ты хочешь, чтобы я решила это?
- Да. Но не здесь, а на моей планете, среди других людей, где ты будешь свободна даже от меня.
- О, я не воспользуюсь твоей щедростью ни здесь, ни там. У меня только одна жизнь, и я хочу прожить ее в любви... - Она замолчала, а потом добавила с ехидством: - А кроме того, мы еще здесь, а не там.
- Да. Ты права. А теперь расскажи мне о златах. Садись рядом. Она села возле него. Начала она нерешительно, как бы опасаясь раскрыть тайны, но постепенно горячее пиво развязало ей язык, и она рассказала все.
Это была незамысловатая история. Из рассказа Устеин следовало, что в начале был хаос, и все люди были такими же дикими, как и все остальные звери. Но затем пришли леры, установили порядок во всем, взяли под свою защиту людей. Мир для людей стал тесным, очень тесным, но зато безопасным. Устеин знала, что некоторые люди все еще были дикими, но она не завидовала им. Она вообще редко думала о них.
Златы - вот о ком она знала лучше всего. Она, как показалось Хану из ее рассказа, были наиболее образованными, и все же они были намного ниже по культуре, чем люди цивилизованного общества, из которого вышел Хан. Они были для леров даже ниже, чем рабы, так как совершенно не использовались для практических работ. У них не было религии, у них не было никаких верований. Они соединялись в пары только по разрешению, и то не больше, чем на неделю. А потомство их тщательно анализировалось, и, если не подходило под требования леров, уничтожалось. Оставленные в живых дети первые годы росли с женщинами, а затем их воспитанием занимались мужчины. После того, как дети вступали в пору зрелости, они вели такую же жизнь, как их родители и родители их родителей; жизнь, не имеющую никакой практической цели; жизнь, подчиненную лишь требованиям и капризам леров. У златов не было ничего: ни чувства собственного достоинства, ни частной собственности. Единственное, что им принадлежало - это мелкие личные вещи, вроде того покрывала, что принесла с собой Устеин.
Постепенно Устеин стала уставать, сонливость овладела ею. Она легла в постель, и Хан заботливо укрыл ее. Нежная улыбка скользнула по ее сонному лицу. Она что-то сказала на своем языке, чего Хан не мог разобрать.
Хан не мог уснуть. Он сидел возле постели спящей девушки и думал о ней.
Хан думал об Устеин. Девушка жила только настоящим. Она не была опутана цепью традиций, или, как это происходит в цивилизованном обществе, подсознательными цепями культурных ценностей. Единственное, что управляло ею - чувство внутреннего баланса. Хан сознавал, что ему никогда не удастся понять механизм этого внутреннего баланса. Ведь для этого ему нужно было бы забыть о том, что он цивилизованный человек, и сознательно опуститься куда-то между диким зверем и рабом, ниже раба. Ведь раб имеет какие-то общественные функции, обязанности. Он делает какой-то вклад в развитие общества.
Но ведь она человек. Не лер. И не животное. И у нее сохранился разум, который можно было бы как-то использовать. Лизендир сделала Хана частично лером, чтобы стать хоть немного понятной ему. А Устеин просто поглощала все в себя, спрессовывала все в своем вечном настоящем.
