Он вообще вел себя так, словно оказался в музее: очень неторопливо прошелся по комнате, изучая с поверхностным интересом то один экспонат, то другой, постоял, впрочем, без всякой видимой цели, у изложья меча, который, не будучи освещен, тем не менее, как живой, извлекал из своей глубины звездчатые яркие искры, заглянул ненадолго в соседнее помещение, предназначенное, судя по громадной кровати, для мирного отдыха, и, наконец, убедившись, что в этих апартаментах кроме него никто не присутствует, пододвинул к себе телефон - деревянный, с рогами, как у оленя, корпус которого был оформлен в стиле прошлого века.
- Цыпа, - нежно сказал он, набрав на диске несколько цифр. - Цыпа, только не дергайся, это я - Фабрициус. Вот что, радость моя, организуй-ка мне Креппера. Вот, вот, точно - пускай он сюда подъедет. И скажи ему, что я объявляю период готовности... Начиная с сегодня... А это никого не касается... Цыпа, радость моя, делай, что тебе велено...
После чего опустил замолчавшую трубку и, как будто устав, повалился в округлое мягкое кресло, стоящее у столика с телефонами.
- Вот так, - заключил он, мечтательно обращаясь в пространство.
Ему никто не ответил.
Кресло скрипнуло кожей и успокоилось.
11. Ф Р А Н Ц Д Е М Э Й. С И Я Н И Е.
Голова лежала отдельно, а тело - отдельно. Я сразу же отвернулся. Но и одного взгляда, брошенного на распростертого по каменистой земле, выпотрошенного, жутковатого человека, было достаточно, чтобы догадаться: это - Задрыга. Это его дурацкие тощие усики, постоянно служившие среди нас предметом насмешек, это - его овальная темная родинка на щеке, будто жук-древоточец всосавшаяся уже почти вровень с кожей, это - его старенький заплатанный свитер, растянутый и поношенный, разлезающаяся шерсть которого была перехвачена суровыми нитками, и его драные, невозможные джинсы с десятками разнообразных нашлепок. Памятные были джинсы. Больше никто таких не носил.
Так что, ошибка категорически исключалась.
Я это мгновенно понял.
И еще я мгновенно понял, что весь наш продуманный, выверенный и тщательно подготовленный план отхода катастрофически провалился. Потому что мне была видна часть канала, изгибающегося здесь полукругом: темная, апрельская, с прозеленью, струящаяся вода, бородавчатый старый тополь, склоняющей к ней свои сучковатые ветви, чернота и изогнутость поднимающегося со дна, страшного разлохмаченного железа, а на другом берегу, точно божья коровка - низкая зализанная машина Креппера, стоящая у тротуара.
Креппер должен был увезти нас отсюда.
Так, во всяком случае, мы договаривались.
Но Задрыга был мертв, лодки, приготовленной им, я тоже нигде не видел, и поэтому "на другом берегу" означало для нас все равно, что - на другой стороне Луны.
Мы были отрезаны.
- Приехали!.. - просипел Крокодил.
Сразу чувствовалось, что он на последнем дыхании: вытянутое уродливое лицо у него посерело, дряблая кожа вдоль глаз собралась многочисленными морщинами, а тряпичный вялый язык вываливался из-за зубов, желтизной и изогнутостью своей в самом деле походивших на клыки крокодила.
Я даже на мгновение испугался, что он сейчас потеряет сознание.
Однако, именно Крокодил неожиданно схватил меня за плечо, заставив пригнуться, и с невероятной, неведомо откуда взявшейся силой, словно мальчика, протащил мимо толстых автомобильных покрышек, складированных штабелями, мимо газовых труб, выходящих из-под земли и оцинкованными суставами опять уходящих под землю, мимо древних мертвенных спилов, показывающих, что здесь тоже когда-то росли деревья, а затем, повернув за какие-то жесткие изломанные кусты, где уже пробивалась сквозь почки зеленоватая клейкость, опустился на корточки, потянув меня за собой, и, прикрывая мне рот ладонью, которая попахивала чесноком, прошипел, как безумный, вращая фиолетовыми зрачками:
- Сидим тихо!..
И сейчас же по тому месту, где мы только что находились, топоча по земле тяжелыми коваными ботинками, равномерно побрякивая пластинками лат, которые чешуей блестели на солнце, выставив перед собой обнаженные ятаганы, пробежали, держась друг другу в затылок, широкоплечие сарацины, и звериное стонущее дыхание их, рвущееся из груди, выходило, казалось, через единую глотку.
Нас они не заметили, однако, пройди их маршрут немного левее, и мы очутились бы точно у них на дороге.
Перспектива не из приятных.
- Кажется, влипли, - сдавленно сказал Крокодил.
Положение наше действительно было отчаянное.
Правда, непосредственная опасность, видимо, пока миновала, но за проволочной изгородью кустов, которые сцепленностью своей давали нам кое-какую защиту, открывался просторный, вытоптанный учениями, безжизненный плац, неприветливый и опоясанный по другой стороне казармами из желтого камня - мрачное трехэтажное здание административного корпуса поднималось над длинными ребрами крыш, трепетал раздвоенный вымпел на вытянутой антенне флагштока, будто сказочное существо, гнусавил, надсаживаясь, сигнал тревоги, а между административным корпусом и казармами, сталкиваясь так, что даже сюда доносился металлический грохот, перекатывались, как по биллиарду шары, бронзовые фигуры воинов.
Их оказалось намного больше, чем я рассчитывал, и лично мне было совершенно ясно, что сейчас они построятся в боевые порядки, очерченные рядами когорт, на секунду замрут, повинуясь приказам своих офицеров, а затем дружно выхватив сверкающие полоски клинков, как железные насекомые, начнут расползаться по аппельплацу - накреняя рога, прочесывая территорию гарнизона.
Видимо, у нас оставалось минут десять-пятнадцать, не больше.
- Что будем делать? - тихонько спросил я у Крокодила.
А Крокодил вдруг ужасно, будто живой покойник, осклабился.
- Ничего, - сказал он, собирая кожу на лбу в зеленоватые складки. - Я ведь тут служил когда-то, еще до "Славного прошлого". Знаешь - школа курсантов, военное обучение. Не волнуйся напрасно, еще не вечер. Ты когда-нибудь имел дело со взрывчатыми веществами?
- Не приходилось, - сказал я.
- Ладно. Не имеет значения. Сейчас мы устроим тут небольшой фейерверк! Главное - держись рядом со мной, не высовывайся...
Откуда только у него взялись новые силы?
Пригибаясь, мы пробежали вдоль штабелей автомобильных покрышек, от которых воняло мазутом и тухлой резиной, и когда очутились у задней части строения, похожего на громадный амбар - совершенно глухого, без окон, с настилами, побелевшими от времени и дождей, то Крокодил, поднатужившись, вытянул и отодвинул широкий горбыль, испещренный сучками, и, чуть слышно пробормотав: "Десять лет прошло, елки-палки, ничего тут не изменилось", осторожно просунулся в образовавшийся темный проем - впрочем, сразу же высунувшись обратно и предупредив:
