— Почему вы хотите ехать? — спросил он.
— А ты разве нет? — сказала Кальдера.
— Я не знаю! — Исследовать. Находить новое. В таком духе. — А как же мои… моя семья? — сказал Шэм, потом задумался. Погодите-ка. Разве Воам и Трууз будут переживать, если он сейчас поедет со Шроаками?
Да, будут. Но они будут переживать и тогда, когда он, став очень плохим врачом, годами будет безрадостно тянуть свою лямку.
— Я думаю, — произнес он медленно, действительно стараясь думать, — что они желали мне добра, возможно, даже хотели, чтобы я обзавелся собственной философией.
— Я думал, философия только для капитанов, — сказал Деро.
— Доктора, бывает, тоже становятся капитанами. Хотя я не уверен, что они загадывали так далеко. — Зато Трууз и Воам хорошо знали одно — ему надо найти свое дело в жизни, заполнить пустоту в душе, — ради этого они отправили его на рельсы, подумал он, и его сердце сжалось в тоске о них.
— Деро, — сказала Кальдера. — Веди. Так ты хочешь философствовать? — спросила она у Шэма, когда брат ушел. — Заболеть тем или иным животным? Искать в нем смысл? Сделать его центром своей жизни? — В ее вопросах не было и грана насмешки. Она сгибалась под тяжестью непомерной ноши. — Есть места, — продолжала она, — где рельсы поднимаются наверх, на твердую землю.
— Да, рельсореки, — сказал он.
— Да. Некоторые из них уходят в горы. Пересекают нагорья.
— А потом спускаются где-нибудь далеко от того места, где вошли. Но все равно они все спускаются и вливаются назад, в рельсоморье.
— Некоторые заходят в мертвые древние города наверху.
— И выходят из них, — сказал Шэм. Кальдера посмотрела на него.
— Какая тяжелая, — сказала она. О своей ноше, не об истории. Шэм взял у нее то, что она несла, и сам понес на пирс. Там он остановился и стал смотреть.
Что-то двигалось к ним, мелькая между буграми рельсоморья. Вдоль всего пути его следования из земли торчали острые морды любопытных кротов. Это ехал Деро, и ехал он на… Да, на поезде.
Тупорылый укороченный локомотив с небольшим количеством вагонов сзади. Под крышей — стеклянные иллюминаторы. Дэйби сразу устремилась к нему на разведку. Локомотив был бронированный, без трубы. Он не давал вообще никакого выхлопа, по крайней мере, Шэм ничего не увидел и не почувствовал. А ведь рельсы, по которым он шел, были не электризованы.
— На чем он ходит? — прошептал Шэм.
Из приближающегося транспортного средства выглянул Деро. Глянул на Дэйби, которая, наполовину сложив крылья, чертила над ним круги.
— Кальдера, — крикнул Деро.
Она встала перед Шэмом.
— Ну вот, мы уезжаем, — сказала она ему. Бросила взгляд через отверстия в окружающих скалах на открытые рельсы. Путаница проводов здесь, лабиринт стрелок там. — А ты? Поедешь с нами, Шэм?
И тут Дэйби закаркала прямо как ворона, таким звуком, которого он никогда не слышал у нее раньше, словно она поняла, что ему сказали, и пришла в возбуждение. А Деро опять крикнул:
— Кальдера, давай быстрее.
— А что, если это будет ужасно? — брякнул Шэм. — Что, если все кончится слезами? Нельзя сказать, чтобы не было никаких предостережений. Ты сама говорила мне, что надо держаться от них подальше!
Кальдера ничего не ответила. Они с братом повернулись одновременно и стали смотреть на дом. Шэм знал, что они думают о папе Биро. Глаза Кальдеры наполнились слезами. С минуту они оставались мокрыми. Потом она усилием воли подавила их.
Шэм мог пойти с ними. Тогда он не стал бы помощником доктора, и кротобоем тоже не стал бы. Он стал бы кем-то другим.
Но он молчал, прошло мгновение, а он все еще ничего не говорил. Он слышал себя, как он стоит и ничего не говорит. Кальдера поглядела на него долгим, долгим взглядом. Потом печально подняла и опустила плечо. Поезд подошел совсем близко. Стрелки на его пути переводились сами собой. Кальдера отвернулась от Шэма ему навстречу.
Поезд набирал скорость куда быстрее, чем Шэм мог даже предположить. И закладывал куда более крутые повороты, чем можно было ожидать. Шэм, напротив, продолжал стоять на месте.
— Подождите! — закричал он. И, наконец, бросился вперед. Но он бежал медленно, а локомотив двигался быстро, вот он уже у причала, открывает дверь, Кальдера запрыгивает и, не оглядываясь, нарочно не оглядываясь, скрывается внутри, а поезд продолжает движение. Как все могло произойти так быстро? На каком ультрановом утиле ходит эта машина?
— Подождите! — снова закричал Шэм, добегая до края деревянного причала, где внизу металлически блестели рельсы, но время уже ушло, и Шроаки скрывались вдали.
Шэм сел. Просто шлепнулся на задницу. и сидел, глядя, как с непостижимой скоростью удаляется от него последний вагон.
Темнело. Солнце, начав садиться, делало это очень быстро. Будто бы даже с облегчением от того, что день подошел к концу и незачем больше стараться. Поезд Шроаков почти растаял вдали.
Когда его след простыл, Шэм встал. Посмотрел на прибрежные рельсы на мелкоземье. Вышел через сад, мимо дома, под аркой из стиральных машин, на улицу дурацкого Манихики. и зашагал туда, где его ждал кротобой.
Рохля, бестолочь. Вот что твердил он себе всю дорогу.
Робалсон был в пабе.
— Что с тобой такое? — спросил он, видя, что на Шэме лица нет.
— Я никчемный болван.
— Батюшки, — сказал Робалсон.
— Помнишь, я говорил, что мне надо кое с кем повидаться? Так вот, эти люди дали мне шанс поехать кое-куда вместе с ними. Они даже хотели, чтобы я поехал с ними, по-моему. По крайней мере, кое-кто из них. И я хотел с ней поехать. Но отказался. Сам даже не знаю почему! Я думал, что хочу поехать. А выходит, что не хотел, верно?
— Кто они?
— Так, семья одна. Я нашел кое-что из их вещей. Не совсем карта, но что-то вроде. И они поехали проверять, так это или нет.
— Так это же они, Соксы. И ты не поехал?
— Не поехал. Потому что я дурак…
— Да ладно, хватит. Слушай. Расскажи мне лучше об этом. Никакой ты не дурак и не болван. Ты не глупее прочих, Шэм.
Приятно, когда кто-то о тебе так думает. Шэм изложил ему краткую версию истории. Он долго распространялся насчет крушения поезда, затем расплывчато говорил о каких-то «свидетельствах», об «одной штуке», о тайне, которую бедные погибшие исследователи сумели сохранить и которую имели право знать Шроаки.
Робалсон был вне себя.
— Я слышал, они уезжают в Паровозодень! — сказал он.
— Это была… дезинформация.
— Нет! — сказал, наконец, Робалсон. Вид у него был задумчивый. Даже угрюмый. — Я, кажется, понял. Слухи не врут!
