– Ты, сволочь, никакая я не проститутка, понял!
И с удовлетворением отметила растерянность, появившуюся на его лице. Мужчина хотел что-то ответить, но не успел: загремела входная дверь, что в конце коридора, и они оба (да и не только они, надо думать) с надеждой повернули головы в сторону шума. Но это был всего лишь новый узник в сопровождении конвоира, правда, весьма нетипичный: довольно опрятного вида подросток лет двенадцати-четырнадцати. Ещё одну странность сразу же отметила Алита: руки его были скованы за спиной наручниками, ярко блестевшими в свете голых ламп холодным блеском нержавеющей стали. Конвойный отпер дверь напротив и резко, даже слишком резко, закинул внутрь своего пленника. Молча закрыл дверь и пошёл обратно. Паренёк встал из коленопреклонённого положения, в которое его поставил рывок конвоира, и повернулся к двери.
– Слышь, мент, – сказал он звонким, чуть хрипловатым подростковым голосом.
Шаги стихли, видимо, милиционер остановился.
– Чего тебе ещё? – донёсся недовольный голос.
И подросток тем же звонким красивым голосом произнёс такую чудовищную гадость, что Алита, никогда не бывшая комнатным растением, почувствовала, как заливается краской до кончиков волос и у неё в буквальном смысле вянут уши. С хрустом.
Из коридора донеслось шумное дыхание, похоже, милиционер был на грани закипания. Голос его тоже не свидетельствовал о христианском смирении:
– Ты… да если бы… да я б тебе… – Звук плевка, торопливые шаги и нарочито громкий звук запираемой двери.
Подросток удовлетворённо улыбнулся и встретился взглядом с Алитой, всё ещё стоявшей напротив двери, вцепившись в решётку. Алита вздрогнула: она вдруг вспомнила, где видела точно такой же взгляд.
* * *
В Уфе не было зоопарка. Изредка приезжал бродячий, и Алиту наверняка в детстве туда водили, но этого она не помнила. Осталось единственное смутное воспоминание, как она пытается разглядеть в мутной зелёной воде крокодила, но без малейшего успеха. Позже, уже школьницей, она ходила пару раз в такой зоопарк, но не почувствовала ничего запоминающегося. Если не считать брезгливости, конечно.
Зато в Уфе было вольерное хозяйство. Зверьё там было ничуть не экзотическое и малочисленное, но зато жили они в чистых и просторных вольерах. Ей было года четыре, когда мама первый раз её туда повела. И вот это посещение оставило впечатления. Особенно трудно было оттащить её от вольера с двумя медвежатами: медведица скрывалась от раздражающей толпы в своей бревенчатой берлоге, а два неотразимо неуклюжих зверёныша резвились под щедрыми лучами весеннего солнца, не обращая ни малейшего внимания на зевак. Оторвать Алиту от внешней ограды удалось только обещанием купить ей два больших пряника и одного медвежонка. Настоящего, как полагала Алита, и плюшевого, как полагала мама. С сожалением, оглядываясь назад, девочка позволила повести себя дальше.
Следующий вольер располагался намного ближе к внешней ограде: его отделяло от посетителей сантиметров десять, не больше. Обитатели этого вольера прятались в своём убежище – опять бревенчатом домике, стилизованном под русские сказки, – но один из них стоял почти вплотную к ограде вольера. Небольшая серая с рыжеватым оттенком собака. Намного меньшего размера, чем соседский ньюфаунленд Жора, с которым девочке случалось играть. Девочка даже могла смотреть на неё сверху вниз с высоты своего четырёхлетнего возраста. «Мама, смотли, собатька!» – пронзительно-радостно воскликнула девочка, вцепляясь во внешнюю ограду. Мама поморщилась. «Не надо так громко кричать», – хотела сказать она, но не успела. «Собачка» обернулась и внимательно посмотрела на девочку. Секунду длился разговор взглядов, после чего девочка отпустила сетку ограды, плюхнулась прямо в дорожную грязь и безутешно разревелась, размазывая кулачками слёзы по лицу. Волчице удалось невозможное: в течение какой-то секунды, без единого слова, маленькому человечку, ещё даже не знающему самого понятия «смерть», объяснить, что такое убийство.
Сихкхи жгло щёку. Уже не Рорик Айя-Ар-Шавели, а Рорик Койни. Изгнанник. Ему казалось, что все встречные видят сияющее клеймо того-кто-уходит-навсегда сквозь все слои наложенных заклинаний, видят и отводят сочувствующие взгляды. Вообще, после того как последние деревья Ве-Ланка-Шавели остались позади, в сихкхи уже не было формальной надобности, но Рорик не стирал его. Пусть не самая приятная, но эта была одна из немногих нитей, продолжавших связывать его с домом, в который он уже никогда не вернётся. Таково было жёсткое и, пожалуй, даже жестокое правило для всех уходящих, но это было необходимым правилом выживания всего Шавели.
Рорик Ша-Таль, последний и лучший ученик Ар-лика Вентри, давно превзошедший своего учителя, знал это лучше любого другого. «Возвращение однажды ушедшего приведёт к разрушению Шавели». Одно дело – знать это из списков последнего Пророчества Арлика, совсем другое – ощущать самому, видеть в изгибе крыла пролетевшей птицы, в цвете рассветного солнца, в сетке прожилок случайного листа на лесной дороге, знать, что гибель близка и пока неминуема. Десять лет по времени Шавели прошло с тех пор, как Иантрик Ша-Таль случайно обратил внимание на эту безначальную ветвь Древа Бытия. Это было великой случайностью и редкой удачей – заметить безначальную ветвь до того, как она обретёт неумолимую и частенько неминуемую основу – цепь событий.
«Возвращение однажды ушедшего приведёт к разрушению Шавели». С тех пор в Шавели ни один в каком-либо смысле ушедший не возвращался. Ни в каком смысле. Арлик отдал остаток жизни на составление канона, предусматривающего и описывающего все эти смыслы. И предикторы всех кланов, рискуя собственными разумами, все эти годы пытались уточнить предсказание – тщетно. Блуждание по Древу Бытия и так слишком сложное испытание для рассудка существа, строящего жизнь на обычной причинно-следственной тройственной логике, но осмотр безначальных ветвей – сложнее вдесятеро. Несмотря на это, большинство арри продолжало попытки – никакое предсказание не имеет смысла, если нет возможности его изменить.
К счастью, такая возможность есть почти всегда. Но безначальные ветви – особая область предикторики. Невозможные даже в терминах несимметричных логик, но тем не менее существующие, они не имеют до определённого момента основы – того события, с которого начнётся эта ветвь реальности. Влиять на эти ветви – дело почти невозможное: чаще всего основой ветви становится уже произошедшее событие, и вся ветвь переходит в разряд предписанных. А сложны для обнаружения они потому, что, не имея начала и как бы не существуя, события – узлы этой ветви не оказывают видимого влияния на остальное дерево. Приводимые в предикторской литературе в виде любопытного казуса, не имеющего особой практической пользы и встречающиеся крайне редко, безначальные ветви обычно использовались лишь как фундаменты для смелых гипотез, как аргументы в пустых спорах и давно не вызывали серьёзного интереса. Но никогда раньше безначальная ветвь не предсказывала событий сколь-либо серьёзных. Пусть даже не таких серьёзных, как гибель целого народа.
