Не передавались лишь осязательные ощущения.
Можно было интересно заполнить все свое время. Но кого удовлетворит лишь пассивное времяпрепровождение? И не раз Герде приходил на память Мерсье, в тот ужасный для него период.
Однако надо же лечение довести до конца! А мысль об успешном лечении неизменно связывалась с обликом Рашкова, и потому его образ становился для Герды все привлекательнее. А может быть, и не только потому?
Странно, Рашков не поднялся ей навстречу со своей широкой радушной улыбкой.
Да и сидел он не за столом, а спиной к двери, к Герде, за мультитоном.
Улыбка все же была. Она отразилась в зеркале, висевшем перед Рашковым. Но вместе с ней на лице его присутствовало знакомое Герде задумчиво-сосредоточенное выражение.
Герда остановилась в выжидательном молчании: она привыкла, что Рашков, не давая вымолвить слова, весело приветствовал ее первый. Но вместо этого он коротко пробежал пальцами по нескольким клавишам. Звук получился веселый, располагающий, как дружеское приветствие. Герда невольно улыбнулась и ответила:
— Здравствуй, здравствуй!
Рашков и теперь не поднялся с кресла, только полуобернулся и вновь коротко пробежал по клавишам. Теперь звук был такой же приветливый, но с явно выраженным вопросительным оттенком. О чем же он спрашивает?
Да нет, она отлично поняла о чем! И ответила:
— Хорошо, хорошо, великолепно себя чувствую!
Рашков опять коснулся клавишей. Он выражает удовольствие по поводу ее хорошего самочувствия.
Потом еще и еще…
Герду захватила эта игра. Нет, она не переспросит, ей хочется догадаться, о чем он…
Пожалуй, сразу не догадаешься. Она напрягает слух. И внимание. И воображение.
Музыкальные звуки как бы исходят из одного центра. Расходятся кругами.
Сквозь них пробиваются птичий щебет и людской говор. Круги — словно по воде от брошенного камня. Смутное движение. Тема движения усиливается. Она пронизывает вс». И опять звуки расходятся кругами.
Что это ей напоминает?
Да, чудесный, своеобразный город Марсаков!
И в конце вопросительная нота.
— Да, да! — восклицает она в ответ, — очень понравился!
Но ей недостаточно этого. Она быстро подходит к инструменту, пробегает здоровой рукой по клавишам. Это музыкальное «да» отличается от словесного, оно гораздо эмоциональнее.
Рашков наконец встал.
— Мне нравится эта музыкальная игра, — сказала Герда, — оказывается, приятно понимать и говорить без слов.
— Это не игра, — возразил Рашков.
— А что же?
— Пытаюсь создать новый общечеловеческий язык, — серьезно сказал он.
Герда удивилась:
— Но ведь люди по всей Земле отлично понимают друг друга.
— Но вполне ли мы понимаем друг друга? — спросил Рашков.
— Конечно.
— А я сомневаюсь. Есть такие оттенки…
— Их можно передать только музыкой, — почти машинально продолжила его мысль Герда.
— Вот в том-то и дело.
— Так что же? Дополнять слова мультитоном? Носить его с собой?
— А хотя бы!
— Вот этот?
Рашков улыбнулся.
— Ну, почему же непременно этот? Есть ведь портативные. Миниатюрные. Да и почти в каждом помещении имеется инструмент.
— И переговариваться звуками?
— Тебе это кажется странным?
Герда задумалась, потом сказала:
— Что странно — неважно, дело привычки. Но не вс» можно выразить без слов.
Например, отвлеченные понятия.
— Что ж, — возразил Рашков, — значит, будет комбинированная речь. Мы и сейчас многое выражаем интонациями. Одно и то же слово получает разные значения. И все же этого очень мало. Особенно остро всегда чувствовали бедность слова поэты. Вот только из русской поэзии. Один старый поэт в отчаянии воскликнул:
О, если б без слова
Сказаться душой было можно!
Другой писал:
Как сердцу высказать себя?
Другому как понять тебя?
Поймет ли он, чем ты живешь?
Мысль изреченная есть ложь.
Третий сказал:
Муки нет сильнее муки слова!
«Муки слова» — это стало даже крылатым выражением. Разве каждый из нас не переживает их иногда?
— О да!
И она замолкла, прислушиваясь к самой себе, к своим ощущениям.
Да, можно ли передать словами то, что происходит с ней?
Чем бы она ни была занята, все время чувствует ту огромную работу, которая происходит в ее организме. А когда ничем не отвлечена — тем более. Иногда ей кажется, она ощущает, как усиленно размножаются клетки в руке, как подаются сюда кровь, лимфа, выделения желез.
После каждого сеанса электрического раздражителя, после каждого приема питающих ткани препаратов она с новой силой чувствует эту происходящую в ней жизненную игру.
Или это воображение?
Как передать все это словами?
Можно. Но не то, не то. Грубо, примитивно, приблизительно!
Она и не сказала больше ни слова. Подошла к инструменту.
Когда-то музыка была уделом немногих. Далеко не все ее понимали. А еще меньше людей играли на инструментах, пели.
Теперь иначе. Люди усваивают язык звуков одновременно с языком слов и языком рисунка.
Она коснулась клавиш.
Рашков слушал с сияющей улыбкой.
Герда не имела особых способностей к музыке. И все же сумела сказать звуками гораздо больше, чем словами. Он понял этот подъем, эту радость жизни, которая у выздоравливающего организма всегда полнее, ярче.
— Вот видишь! — сказал он.
— Да, — ответила Герда, — но так вот… музыкой… и теперь каждый может.
Что ж тут нового?
— Надо этот способ углубить и усложнить, — сказал Рашков, — так, чтобы все можно было сказать звуками. Чтобы книги печатались не только буквами, но рядом с ними… или сверху, что ли… и нотами, вернее, особыми нотными значками. Насколько точнее, глубже, тоньше тогда будут передаваться мысли и чувства автора, характеры действующих лиц, их переживания!
— Вот это верно!
— А потом, — продолжал Рашков, — уже намечаются полеты к иным солнечным системам. В нашей нет разумных существ, кроме земного человека. Но где-то должны же быть. Как с ними объясняться? Я уверен: если язык музыкальных звуков разработать так, чтобы он передавал малейшие оттенки мыслей и чувств, он будет понятен каждому мыслящему существу, лишь бы только оно имело орган слуха.
— Но, — вспомнила Герда, — я читала, был спор: возможна ли мысль без слов?
