Об этом, конечно, знал Небо, Дивный, Асил и без сомнений Перший, самый старший и мудрый Бог, быть может иноредь нарушающий закон Родителя, но ведающий про путь пролегший перед Крушецом.
Все эти дни Перший и девочка не расставались. Владелина доверила старшему Димургу все свои мысли, переживания, чаяния… Поведала о тоске, боли и любви к нему, о близости с Огнем. Если же они не беседовали, то Зиждитель уносил на руках юницу, словно малое дитятко, прижимая трепетно к груди и целуя в макушку, в иную комнату, где казалось, кроме безбрежного космоса и кружащих многоцветных световых облаков ничего не было. Девочка смотрела на эти дымчатые облака и отдыхала, всем своим истосковавшимся естеством и трепетной плотью. Бог кормил девочку в зале, где для того был поставлен низкий столик какими-то неведомыми блюдами, не похожими на то, чем подчивал ее Выхованок. Это было хоть и мясо, и овощи, но приготовленные как-то по-особенному, а потому имело другой вкус. Жареные кусочки баранины перемешивались в одних блюдах с овощами, полоски вареной курицы наполняли густые супы. Протертые холодные закуски из овощей были наполнены жареными орехами. Много было жареной рыбы завернутой в тонкие лепешки хлеба. Влада по первому отказывающаяся от еды погодя под настойчивыми уговорами Першего принялась кушать, с аппетитом нагребая ложкой мясо с овощами с глубокой, стеклянной тарелки. На удивление за эти дни девушка не видела подле себя каких-либо созданий, тех самых, что окружали Расов, точно и еду готовили Димурги, и уход за ней доставлял радость Першему.
Сыны… ибо Перший, как и Небо, Асил, Дивный таковыми считал и своих братьев, приходили очень часто, порой все вместе, а иноредь по одному. Они, всяк раз ласково прикладывались губами ко лбу Владелины, и, разговаривая, вызывали в ней такое счастье и теплоту, что хотелось петь от той любви. Неможно было выделить из них кого-то больше. Все Димурги понравились Владе, ко всем хотелось прикоснуться, посидеть на коленях и обнять. Быть может лишь Стынь, своей легкостью и юностью показался девочке ближе так, что его иногда хотелось поцеловать в губы. Чем дольше отроковица находилась у Димургов тем более страшным ей казалось расставание с ними и возвращение к таким, как стало ей чудиться, суровым Расам. И если бы не телесное желание быть подле Огня… Владелина, несомненно, осталась бы с Димургами и несмотря на уговоры Першего никуда бы от них не ушла.
Впрочем, старший Димург приметил эту мощную тягу девушки к его печище. И зная, понимая, что возвращения к Расам не избежать, своей нежностью, поцелуями и разговорами снимал томление и успокаивал ее, обещая встречу. Может и не столь скорую, но обязательно состоявшуюся. Положенный Законом Бытия срок пребывания девочки в иной печище подошел к концу, и когда ей о том в вельми мягкой форме объявил Перший, Влада горько заплакала. Она прижалась к груди Бога, неподвижно застыв, не в силах не то, чтобы уйти, не представляя себе, как теперь узнав Першего и его сынов сможет жить от них вдали… ожидая встречи.
– Ты хочешь увидеть малецыков? – нежно вопросил девочку Перший.
И Владелина почувствовала, как туго вздохнув, затрепетала грудь Зиждителя, словно он сдерживал рвущиеся из него рыдания.
– Скоро придет Огнь за тобой, – добавил он, немного погодя так и не дождавшись ответа.
– Нет, я не смогу с ними проститься… Не смогу… особенно со Стынем, – наконец с трудом выдавила из себя отроковица и протяжно хмыкнула носом. – И ты… ты тоже уйди, чтобы когда… Когда Огнь меня уводил, я тебя не видела и могла уйти.
– Хорошо, – прошептал Перший, и прикоснулся губами к макушке головы Влады.
– А можно, чтобы я не пошла с Огнем, – с горячностью в голосе отозвалась она, и, отпрянув от Бога, заглянула в его карие очи, схоронившие в своем свете всю белую склеру. – Скажу, что не пойду и все. Огнь не сможет меня заставить… Не пойду и все! – теперь девочка и вовсе выкрикивала слова. – Я ведь знаю, я не ихняя… я ваша… Все… все во мне связано с вами. И этот свод в зале, и та комната, куда ты водил меня отдыхать… все! Почему Стынь меня отдал, зачем?
– Стынь ошибся… ошибся, – ласково протянул Господь, меж тем голубя локоны вьющихся волос юницы перстами. – Если кто и виноват в том, что ты живешь с Расами – это я. Но это ничего не значит, моя бесценность, ничего. Я ведь тебе уже говорил, сие все временно. Придет время и пред вами будет выбор, в какой печище остаться. А сейчас надобно вернуться. И я прошу тебя, никак не вреди себе, никак. – Старший Димург густым взором вонзился в глаза отроковицы и легохонько улыбнулся ей. – И никаких убегу, уйду… и всего того, что ты только днесь перебрала в своей любезной головке. Расы тебя очень любят, недопустимо их огорчать. И потом, – Бог нежно провел кончиком пальца по тонкой нитке венка пролегающему по ее лбу. – Ты должна себя беречь. Ты мне это обещала, а звездочка, что я тебе подарил, будет всяк раз освещать твою избу, когда ты меня вспомнишь.
– Я не смогу теперь без тебя… без вас, – Влада то дыхнула и притулилась к подбородку Зиждителя лбом и единожды черной, тонкой бровкой в каковую в самый краешек подле переносицы Стынь вставил фиолетово-красный маленький, круглый камешек берилла.
– Сможешь… Расы окружат тебя еще большей любовью, не тревожься, – успокоительно молвил Перший и змея в навершие его венца, почти все время, что гостила девочка, не размыкающая очей, резво открыв их, блеснула изумрудностью цвета. – Огнь прибыл, ты готова его увидеть?
Девочка отрицательно закачала головой, но Бог с еще большей нежностью прижал ее к себе, и, поцеловав в лоб, бережно спустив с колен, поставил на пол. Засим он медленно поднялся со своего стула и сразу же в залу вошел Огнь в белой рубахе, обшитой по подолу и краю рукавов золотыми узорами, и, кивнув старшему Димургу замер подле стены.
– Любезная моя девочка, я не прощаюсь, – с отцовской теплотой произнес Перший, и, выпустив из руки ее сомкнутую в кулак ладошку, хоронящую внутри звездочку, направился вон из залы. Он лишь на миг задержался подле Раса, и мягко проведя перстами по его очам, дополнил, – Огнь, милый малецык, погодя увидимся на хуруле, надо потолковать.
И вже мгновения погодя исчез в зеркальной стене. И тогда юница, уткнув лицо в раскрытую правую ладонь, зарыдала в голос. Тягостно сотрясаясь всем телом, чувствуя, что еще доли секунд, и, она разорвется от тоски на части, развалится ее плоть, а лучица… Крушец навсегда останется жить в этом зале, только бы не расставаться с таким дорогим им обоим Першим.
Огнь стремительно сорвался с места, и, подскочив, что было ему несвойственно к девушке, торопливо подняв на руки, прижал к груди, принявшись осыпать поцелуями, жгуче прикасаясь устами к ее волосам заплаканным глазам, губам, щекам.
