— Слушай, Саша... Вот ты до Камчатки на мотороллере работал. И что — всю жизнь так?
— Не, до армии я в футбол играл.
— Погоди, я же не про спорт... Я тоже разряд по водному туризму имею — толку-то...
— Это на плотах, что ли? За плоты деньги не платят. А я в заводской команде играл. Если продуем, то директор устное распоряжение давал: всех в цех! А я хоть и числился фрезеровщиком пятого разряда, но так и не знаю, с какого боку к станку подходить. И вот идем заготовки таскать или стружку на тележке возить. Вот так недельку повкалываем всей командой, потом опять на тренировку. А в армии было хорошо. Я в спорт-роту попал. Нам командир скажет: «Сынки, надо выиграть!» И мы бегаем, потеем. Проиграем — делаем вид, что с ног валимся. Он и прощал...
Семену странно было все это слышать — где только люди не пристраиваются. Прочитал раз в одной исторической книге Указ Петра: «Лекарей, пекарей, писарей и прочих в строй не ставить, чтобы мерзким своим видом фрунта не портили!» — и долго смеялся, потому что сейчас эти лекари и писари — орлы, на построении не на левом фланге стоят. Ему самому армия вспоминалась без удовольствия, может, потому, что возвращался не при параде, без лоска: еще в Хабаровском аэропорту пришлось в туалете переодеться во все гражданское, что припас заранее, — так поистерлась, поистрепалась шинелишка за долгие караулы, марш-броски, учения «сопка ваша — сопка наша»...
— Ладно, — сказал Семен устало. — Отбой.
Проснулся он в темноте от тяжелых ледяных брызг, бивших в лицо, услышал заполошный Сашкин крик, дернулся из спальника и задохнулся от тугого, как горная река, воздуха. Тогда он привстал, вытащил из-под головы спрятанную робу, сберегая тепло, оделся прямо в тесном мешке и рывком вылез в темноту. Растяжки палатки сорвало с боковых кольев, она надулась пузырем, трещал каркас, пахло едким дымом, и громыхала, застряв в разделке, сорванная труба.
Семен на ощупь нашел рюкзак, точным движением залез в кармашек, вытащил и включил фонарь. Желтый, пляшущий круг света выхватил лицо Витьки. Залепленное длинными черными волосами и мелким крошевом листвы, оно все было покрыто крупными каплями воды, словно он только что вылез из холодной нелепой бани. Он стоял, стряхивая воду с голой груди торопливыми и ознобными движениями. Фонарик метнулся дальше — дымила печка, от каждого рывка ветра из нее вылетали искры и клубы дыма. Семен шагнул туда, заметив по пути, что Сашка натягивает на осциллограф кусок брезента и рубашка у парня уже промокла, прилипла к телу и острые лопатки быстро-быстро шевелятся, как крылья у птенца...
— Все хорошо, Саша! — крикнул Семен. — Беги на улицу («какая улица — тундра кругом...»)! Прижми палатку! Надя, укрой аппаратуру! Рацию — в спальник!
Успел увидеть, что Надюха натянула на голову капюшон желтой капроновой ветровки: одной заботой меньше... Хоть она-то не простынет...
Сашка откинул полог, выбрался наружу, на ощупь обошел палатку и остановился перед задранным брезентом. Зачем он ходил кругами, когда можно было просто нагнуться и выйти под задней стенкой палатки? А, черт! Нет теперь стенок! Нет жилья! Есть кусок смятого брезента, который сейчас сорвет с веревок и зашвырнет в реку...
— Держа-а-ать! — заорал Семен в темноте, потом удушливо закашлялся. Сашка вцепился в сырую и жесткую ткань, повис на ней всем телом, но мощные порывы ветра не давали прижать полог к земле. Несколько раз полог вырывался из рук, хлестал по лицу, а крупный песок, прилипший к нему, по-наждачному обдирал кожу. Вот громыхнула выброшенная труба, вылетела из палатки в грязь печурка, и голос Семена хрипло и спокойно произнес, перекрывая свист ветра:
— Витя, дай топор...
Бухнуло два удара, палатка резко осела — и Сашка, висевший на брезенте, с размаху сел в ягель. Теперь можно было прижать полог к земле, встать на него, навалиться всем телом. Ледяной ветер толкал в спину, и крупные колючие капли клевали часто и безжалостно.
— Витя, подруби другой кол...
И палатка, перекошенная, вздувшаяся, вдруг выровнялась, стала аккуратней, приземистей.
— Давай наружу...
По брезенту мазнул луч фонаря, метнулся вверх и уперся в летящую наискось дождевую россыпь, потом сорвался вниз и ослепил Сашку.
— Иди в палатку, погрейся, — крикнул Семен.
Погрейся... Над разбросанной посудой и одеждой моталась лампочка, мигала — это Надюха еще возилась с аккумуляторами, подключая шестивольтовую переноску. От этого желтого, рвущегося света стало еще холодней — до лихорадочной дрожи.
— Прижимай брезент! — крикнул Семен, и Сашка кинулся подворачивать полог вовнутрь, укладывать вдоль стенок батареи, ящики с консервами — все, что потяжелее. Парни под дождем стучали топорами, переколачивая колья поближе к палатке, ставя ее на короткие растяжки. Когда ветер перестал гулять, а от сырости стало знобить еще сильнее, Сашка не выдержал — полез наружу за печуркой.
— Угли не вытряхивай, — крикнул Семен. — Сейчас сырое все, проковыряемся с ней, пока разожгем...
Сашка прихватил было печурку верхонками, но мокрые рукавицы нагрелись мгновенно, и он начал махать руками, хлопать себя по бокам. Пинками и тычками он загнал печурку в палатку, поставил ее на колья, и тут же раздался скрежет — в палатке показалась труба.
— Принимай! — Он узнал голос Виктора. — Ты на печку поставь что-нибудь тяжелое, хоть канистру с водой, сорвет ведь опять...
Новый порыв ветра навалился с присвистом, частая дробь крупных капель заплясала над головой, и Сашка почувствовал на лице мелкую морось: дождь пробивал брезент, сыпался холодной пылью. Еще раз рвануло палатку, и раздался отчетливый звон — «та-а-ун!» — словно струну порвали, тут же с веселой злостью закричал Семен:
— Антенну сломало!..
Распахнулся полог, и рядом с печкой посыпались дрова. Залез в палатку Витька, с него текло ручьями.
— Вы чего в темноте сидите? — спросил он весело.
— Семен, где-то контакта нет, не горит лампочка, — сердито позвала Надюха.
— Сделаем... — В палатку протискивался Семен, как сивуч, отфыркиваясь из-под печально обвисших усов. Дождем и ветром ему расчесало голову на прямой пробор, цыганские кольца бороды выпрямились, и она теперь торчала вперед клинышком. Он прошел к аккумуляторам, посветил фонариком:
— Так вот она почему не стреляла — не заряжена была... — Свет зажегся, — Саша, давай еще свечей, теперь не задует... Устроим иллюминацию. Может, теплее будет?
Сашка хмыкнул, полез за свечами. Он уже начал успокаиваться.
— Сашок, дунь в печку — остались там угли?
— Ничего, у меня под раскладушкой мешок бересты, с прошлой точки, — сказал запасливый Витя-Ноль-Девятый.
