— Скажи, — горько повторила Женя. — Почему я всё должна тебе говорить? Ты же… ты же взрослый мужчина, а… а хочешь жить по чужим приказам.
— Женя, ты же не чужая мне!
— А кто я тебе?
Женя говорила по-прежнему спокойно, но Эркин вздрогнул, как от удара. Вот оно! То, чего он так боялся. Он молча лёг на спину, привычным движением закинув руки за голову, и замер, готовый покорно принять любой удар.
— Кто я? — повторила Женя и сама ответила: — Твоя жена, так? Так. Но разве… разве ты муж мне?
— Женя, — вырвалось у него, — Женя, прости, я… я не знаю, ничего не знаю. Скажи мне, я всё сделаю.
— Опять скажи. Опять я должна и решать, и говорить тебе, и… и неужели ты не понимаешь, не чувствуешь ничего? Ты что, совсем бесчувственный?
Этого удара он не выдержал. Не может, не должна Женя так говорить, такими словами.
— Нет, Женя, не говори так, не надо.
— Не надо? А что, что мне делать, чтоб ты понял, почувствовал? Я же… я же живой человек, я не могу, не хочу так больше. Не хочу, понимаешь?
— Ты… — Эркин, забыв обо всём, встал на колени, откинув одеяло, — ты гонишь меня? Женя? Я должен уйти? Женя?! — и совсем тихо, чувствуя, как по щекам текут сл1зы, — Я надоел тебе? Женя? Женя, ну, ну, скажи мне…
Она молчала. Эркин устало, по-рабски, сел на пятки. Сколько раз он вот так сидел, вымаливая прощения, а виноват ни разу не был, а сейчас… сейчас что. Слово Жени — закон для него. Клятва есть клятва. Он всхлипнул, вытер лицо ладонями.
— Женя, раз так, я уйду. Ты не думай, прямо сейчас уйду…
— Голым? — ядовито спросила Женя.
— Как ты скажешь, — растерянно ответил он.
— Дурак! — Женя всхлипнула и рассмеялась сразу. — А если я тебе скажу в окно прыгать? Прыгнешь?
— Да, — сразу ответил он. — Женя для тебя я на всё готов, Женя, я всё сделаю.
Рука Жени вдруг легла на его колено, погладила. И от этого прикосновения его обдало сразу и жаром и холодом.
— Дурак, — уже другим тоном сказала Женя. — Какой же ты дурак.
— Ага, — готовно согласился он, осторожно зажимая ладонь Жени коленями.
— Тебе же холодно, ложись.
Он тут же послушно вытянулся на постели. Женя стал его укрывать, натягивать на него одеяло. Её тело было рядом, мучительно рядом, её запах окутывал его. И он не выдержал.
— Женя, прости меня, прости, я всё знаю, всё понимаю, — бормотал он. — Прости, но я не могу больше, Женя, я осторожно, я чуть-чуть, ну, совсем немного, Женя, Женя, ну, пожалуйста, ну, позволь мне, я буду осторожен, Женя, прости, только не сердись на меня, не гони меня, я… я хоть полежу так, рядом, Женя, ну, пожалуйста…
А его руки быстрыми мягкими движениями скользили по телу Жени, забирались под рубашку, касались её спины, груди, живота…
— Дурак, дурак мой, дурачок, — шептала Женя, так же гладя его голову, плечи и спину.
Он снял с неё рубашку, отбросил. Лёжа на боку, обнял и прижал к себе Женю, ощутил её всем телом. Руки Жени обвились вокруг его шеи, её губы коснулись его лица. И он не слышит, а кожей ощущает её слова.
— Дурак, дурачок, ну, чего ты ждал, сам мучился, меня мучил, Эркин, ну, что же ты, Эркин…
— Женя… Женя… — повторял он, с ужасом чувствуя, что не может и не хочет остановиться, не может распустить напрягшиеся помимо его воли мышцы. — Женя, прости меня… ты… ты пустишь меня? Можно, Женя?
И вместо ответа губы Жени касаются его губ, прижимаются к ним. Остатком сознания он заставил себя входить медленно, осторожно. Но… но слава богу, Жене не стало больно, она впустила его, не оттолкнула. Только не навалиться теперь. Мягким плавным движением он скользнул под Женю, положил её на себя…
— Господи, Эркин…
— Женя… милая… Женя…
Неудержимо вздымающаяся волна всё сильнее захлёстывала его, он уже не шептал, хрипел, всё плотнее прижимая к себе Женю, выгибался под ней, качая её на себе. И уже ничего не было, и так хорошо, так блаженно хорошо… Он и помнил, и не помнил себя… И не мог остановиться, и не хотел, чтобы это кончилось… и… и… и…
…И они лежали рядом, и такого спокойствия, такого блаженства он ещё никогда не испытывал. Женя лежит щекой на его плече, гладит его грудь. Неужели всё это было с ним, с ними…?
— Эркин…
— Да, Женя… Тебе… тебе было хорошо?
— Да, Эркин, очень. А тебе?
— Да, Женя, да. Спасибо, Женя.
— За что?
— Что… что простила меня.
Они говорили шёпотом. Не потому, что кого-то боялись, а просто… просто не было сил говорить громко.
