Чего было тянуть? Я всеми нервами ощущал, как здешние минуты стремительными сутками утекают там, на Земле.
Шагнул в кабину, надел шлем полного контакта, набрал код и формулу развертки. Зажмурился…
Тьма в глазах прокололась искорками, исчезло ощущение тесной кабины — словно распахнулось вокруг громадное пространство. Это было сознание Конуса. Оно мягко, по-дружески вошло в меня, и дядюшка Кон ворчливо сказал:
— Ну наконец-то…
— Что случилось, старина?
— А хрен его знает… Давай смотреть вместе.
Смотреть — это значит слушать, ощущать нервами, довериться интуиции, ждать мгновенного озарения, разгадки. Может, дождешься, а может, будешь сидеть, пока голова не разбухнет, как оранжевая, начиненная лягушками тыква…
— Ну а все-таки, Кон? В чем проблема?
— В ощущении, что прямая курса раздваивается. Я как бы в двух плоскостях. Тебе знакомо такое?
Я подумал, что (черт возьми!) знакомо. Но это не имело отношения к данной ситуации.
— Разве это так страшно? — сказал я со сдержанной строгостью. — Что за паника, дружище? Скорее всего, влияние многополюсных гравитационных областей…
— Эти области я нейтрализую без труда. Я могу сам на пути строить гравитационные структуры.
— Тем более! Неужели сам не можешь разобраться в ложном эффекте раздвоения курса?
— Если бы в ложном… Я не могу один, Пит. Нужны два интеллектуальных полюса, два мыслящих субъекта, которые знают Ключ. Это для создания стереоскопичности в системе. Здесь же многомерность и темпоральная разобщенность, плоской схемой не отделаешься…
— По-моему, ты малость перетрусил. Оказался не готов к непредвиденной неполадке.
Конус отозвался миролюбиво:
— А как тут можно все предвидеть? Что мы знаем о пространстве, которое взялись проковыривать? Конечно, я не ждал такого дела. Раздвоения… Зря вы, кстати, не впихнули в меня программу, предусматривающую многовариантность развития…
Он был прав — зря. Но сейчас я бодро возразил:
— Знаешь ведь, некогда было. И какое отношение имеет та программа к нынешним делам?
— Не знаю… Знаю только, что ее отсутствие нам еще аукнется…
— Давай-ка, друг, без пророчеств. Посидим, послушаем… Дальше началось то, что описывать я не могу. Это действо не имеет названия, и очень трудно подобрать слова, чтобы рассказать о чувствах, мыслях и решениях, когда ты одновременно — и повисший в многомерном пространстве мозг, и само пространство, и музыкант, играющий на миллионе тончайших невидимых струн, и компьютер, впитывающий эту мелодию, дробящий ее на формулы, не имеющие графического выражения, и толчком упругой мысли вколачивающий эти формулы в тугую схему Генеральной программы «Бур».Схема послушно глотала поправки. Как больной, который нарушил режим и теперь виновато принимает от медсестры таблетки и выговор…
— Ну, старик, в норме сейчас? Не двоится?
— В норме, — откликнулся Конус тоном насупленного пацана, у которого вытащили из пятки занозу. — Но что это было?
— Видимо, ты все же где-то прозевал гравитационный сгусток, вот и тряхнуло. Конечно, вещь почти невероятная. Один шанс из миллиона…
— Ну, может быть… — буркнул Конус недоверчиво. Потом вздохнул по-человечески: — Спасибо, Пит…
— Не стоит благодарности. Будь здоров, старина…
— Будь… Постой. Знаешь, я все же попробую сам построить кой-какой блок для анализа поливариантности. А?
— Попробуй. Только без ущерба для всего остального.
— Само собой.
Я порядком измотался. Рухадзе и Дон почти волоком вытащили меня из кабины. Дали глотнуть «Капитана».
— Ну хватит, хватит. Присосался… — Рухадзе отобрал фляжку. — Что там случилось-то?
— Видимо, двойной скок в гравитационном анализаторе. Сбой… По теории вероятности следующий раз такое может произойти через миллион лет. Здешних…
— Ну, мы тогда опять позовем, — хмыкнул Дон.
— Договорились.
— Уходишь?
— Ухожу, ребята. У меня там… приемный сын. Отыскал потомка. Боюсь за мальчишку, он… сирота.
— А что, сиротам и нынче несладко на шарике? — спросил Рухадзе.
— Им всегда несладко…
Как назло, заело контакт в пусковом блоке камеры. Пришлось развинчивать пульт. Возились несколько часов. Я боялся смотреть на бегущую стрелку земного циферблата, на скачущие цифры электронного табло. Там, на шарике, наступало уже лето следующего года.
— Ну все… Счастливо, братцы!
Они помахали руками и задвинули дверь шлюза. Я дождался звонка-сигнала и опять отодвинул дверь. И шагнул в приемный тамбур базы.
2
База была пуста.
Она совсем была пуста! Безжизненна!
Вполнакала горел плафон — аварийный свет, который оставляют в законсервированных отсеках. Какой-то мусор шелестел на полу.
Я с растущей тоскливой тревогой обошел бункер. Ни души. Ни намека на то, что случилось. Связь была наглухо отключена.
Что же это? Война? Катастрофа?
Я кинулся к выходу. Он был на полном электронном блоке. Я набрал код. Слава Богу, сработало!
Земля встретила меня солнцем, зеленью, блеском моря. По заповеднику бродили беззаботные туристы, на воде пестрели паруса. Я вздохнул с некоторым облегчением. Но ушла лишь малая толика тревоги.
У выхода из заповедника я поймал фаэтон и кинулся домой.
Дома была Карина. Причем не одна. Тут же по-домашнему развалился на диване волосатый крупный мужик в пестрой рубахе.
Карина, стоя посреди комнаты, протирала тряпицей блестящий керамический кувшин. Дальше — все как в дешевой кинодраме.
— Ах!.. — И кувшин об пол.
Слезы, объятия. Но объятия какие-то вялые. И наконец:
— Господи Боже ты мой! Ты живой?!
— А какой же еще? Да в чем дело, черт возьми?
— Но… ведь сообщили же… что «Игла» взорвалась…
— Когда?!
Я разомкнул ее мягкие, словно вареные, руки. Дядька на диване смотрел, приоткрыв рот. Ладно, это потом… Сперва… А что сперва?
«Стоп, стоп, стоп», — велел я себе. Раскрутил в голове календарь.
Февраль… Здесь было явное несовпадение. В это время я, по всем расчетам, еще возился с Конусом. А взрыв произошел позже, когда я был уже в капсуле, а капсула была растянута в Пространстве. Иначе бы я не уцелел… Значит, во время взрыва скрутилась темпоральная петля — последняя горькая шутка межпространственного вакуума… А может, не шутка? Может, отчаянная попытка дядюшки Кона спасти в последний миг хотя бы меня? Почему именно меня?.. Никто никогда ничего не узнает…
